Путешественниц горячо поприветствовали и проводили по лестнице в гостиную. Бимиш извинилась за собственную медлительность боль в боку затрудняла движения. Однако русский доктор сказал ей, что недомогание можно устранить «силой разума». Толстой нашел это абсолютно возможным: «Почему бы и нет? Вся жизнь от духа; разум и тело неразделимы; ничего, кроме силы духа, не существует. Без неотразимой жизни духа мы не могли бы дышать, ходить, говорить, шевелить пальцем, видеть глазом»42.
В гостиной быстро развернулась оживленная беседа. Все Толстые прекрасно владели английским. Это объяснялось тем, что в Ясной Поляне, помимо няни-немки и домашнего учителя-француза, служила также гувернантка-англичанка. Английское произношение Толстого было, впрочем, не столь безупречным, как у молодого поколения, и он часто обращался к Марии и ее кузине с просьбой подсказать верные слова для собственных метафизических мыслей. Толстой был прекрасным собеседником. Собственные взгляды какими бы утопическими они ни казались он излагал с заразительным энтузиазмом. Вращая между пальцами ручку, он легко говорил на том же богатом языке, на котором писал, его реплики являли собой блестящие образцы «умственной гимнастики», в которой смешивалось серьезное и юмористическое. Стокгэм считала, что его глубокий голос, спокойные манеры и горящий взгляд служили подтверждением тому, что этот человек обрел Христа и «пожимал руку Богу»43.
Толстой был не только безусловным духовным авторитетом Стокгэм нашла в нем нечто и от военного. Несмотря на крестьянскую одежду, внешность и осанка убеждали, что перед вами дворянин, рожденный отдавать приказы. Бимиш, со своей стороны, отметила высокий рост и мужественную внешность. В шестьдесят лет походка Толстого была «плавной и быстрой». Никаких проблем с установлением контакта не было: «Он вел себя так просто, непринужденно, с дружеской симпатией, а прочие члены семейства так преданно следовали его примеру, что мы быстро почувствовали себя как дома и недоумевали, что еще несколько часов назад были незнакомы с этими дорогими людьми»44.
Толстой более широко прокомментировал вопрос о недуге Бимиш:
Я согласен с некоторыми из ваших западных писателей в том, что всё есть дух. Согласен, что человек исцеляет тело мыслями. Я могу понять, как мысли успокаивают боль. Я знаю это по опыту; всякий раз, когда у меня бывает приступ боли, я привожу себя в состояние непротивления и приветствую боль как друга. Я немедленно начинаю думать, что это хорошо, очень хорошо, это знак установления гармонии; и чем сильнее боль, тем лучше. Это соглашение с противником; и по закону соглашений, боль быстро стихает. О, да, любая боль благословенна!45
Затем все разместились за столом, где «приветливо пыхтел» самовар и ждал простой обед. Мария была за хозяйку и разливала чай: для мужчин с долькой лимона в стаканы, а для женщин со сливками в чашки. Самовар с кипятком у Толстых был готов всегда. Толстой мог выпить двенадцать-тринадцать стаканов чая подряд46.
Появилась Софья Андреевна с полуторагодовалым Ваней на руках. Между ней и Бимиш немедленно установилась душевная гармония, «немое сообщество восхищения», цитируя Стокгэм. «Две эти прекрасные женщины, заглянули друг другу в глаза, одна душа узнала другую, и они тотчас же стали близкими друзьями»47. Софья Андреевна позднее напишет в воспоминаниях о новой подруге: «Очень изящная, благообразная и, по-видимому, из высшего круга шведского общества»48. Обе гостьи стали желанным исключением обычно к Толстым приезжали те, кого Софья Андреевна называла «темными», мрачные личности, обеспокоенные серьезными религиозными вопросами, а Стокгэм и Бимиш были образованными дамами с теми же культурными ориентирами, что и у Софьи Андреевны.
Разговор принял еще более оживленный оборот, говорили обо всем: «радостно, непринужденно, приятно»49. Бимиш была поражена скромностью Толстого, он не подчеркивал собственный авторитет и как хозяин вел себя просто и непринужденно. Когда выяснилось, что одна гостья не читала «Войну и мир», он без какого бы то ни было неодобрения охотно объяснил соответствующий эпизод романа. Толстой действовал так легко и искренне, что всем посетителям невольно хотелось разделять его взгляды.
Разговор принял еще более оживленный оборот, говорили обо всем: «радостно, непринужденно, приятно»49. Бимиш была поражена скромностью Толстого, он не подчеркивал собственный авторитет и как хозяин вел себя просто и непринужденно. Когда выяснилось, что одна гостья не читала «Войну и мир», он без какого бы то ни было неодобрения охотно объяснил соответствующий эпизод романа. Толстой действовал так легко и искренне, что всем посетителям невольно хотелось разделять его взгляды.
После трех пополудни Толстой удалился писать, но вскоре вернулся. Работа не шла, мысленно Толстой находился с гостями. Бимиш осталась с Софьей Андреевной в гостиной, а Стокгэм с Толстым и Марией отправились в деревню навестить смертельно больного крестьянина. Американский доктор медицины сразу поняла, что конец близок и сделать ничего нельзя. Прогулка также дала Стокгэм возможность создать представление о жизни русских крестьян; с помощью Марии как переводчика она расспросила крестьянок об их работе.