Таращатся на мир веселым глазом сквозь умытые окна цветочных магазинов, трогательно важничают в накрахмаленных воланах ослепительно белых занавесок…
— Правда, красивый город? — спросила Майна, когда, проснувшись, увидела свою подругу, прильнувшую к окну.
Миранда, облокотившись локтями на подоконник и обняв ладонями подбородок, стояла на коленях на скамейке перед окном и любовалась неброской, торжественно-спокойной красотой пейзажа.
«Говорят, Амстердам — Северная Венеция, — думала она. — Зачем нужно все обязательно сравнивать? Что за дурная манера! Венеция — это Венеция, Амстердам — это Амстердам, и другого похожего города быть не может».
— Впечатляет, — сказала Майна, уставившись в потолок. — Я думаю, такое мог бы написать только Рембрандт.
Миранда лукаво глянула на подругу:
— Именно Рембрандт и смог передать всю прелесть и тонкость жизни. Ты это хочешь сказать? Изумительный город!
Широко раскинув руки, будто желая обнять и подругу, и весь мир, Миранда отошла от окна.
— К ночи да на голодный желудок особенно изумительный, — зевая ответила Майна. — Вечером, часиков в десять, хотела бы я посмотреть на твои восторги, — она откинула одеяло, встала и сунула ноги в шлепанцы.
Миранда рассмеялась и села на свою кровать, забравшись с ногами под одеяло и подложив под спину подушку.
— Тебе не удастся испортить прелестное утро. Жизнь прекрасна и удивительна! — сказала она.
— Продолжай в том же духе. Стипендиальная комиссия обязательно поручит тебе написать очередную восторженную брошюру, — проворчала Майна.
— Ну зачем ты так? Центр Харрингтона так много для нас делает, — улыбнулась Миранда и, приложив ладонь к сердцу, сказала:
— Уважаемые коллеги! Мы делаем все, чтобы помочь начинающему художнику. Мы хотим, чтобы вы достигли мастерства, развили свой талант именно там, где жили и создавали шедевры великие мастера живописи. Наши студенты в течение года получат возможность побывать в крупнейших европейских центрах, где собраны…
— А также возможность жить впроголодь и спать под открытым небом в этих крупнейших центрах в порядке обретения мастерства, — продолжила Майна. — Как жаль, что комиссия не упомянула об этом.
Миранда перестала улыбаться, легла и принялась смотреть в потолок.
— Ты права, — сказала она. — Звучит красиво. Заманчиво. Действительно, будто они не знают, что их помощь всегда приходит с большим опозданием.
— Парень, которому я позирую, тоже сидел на Харрингтоне. Только два года назад. Он говорит, что все это дикая волокита. Пока соберут сведения, пока раскачаются, пока деньги переведут — уходит уйма времени, — говорила Майна, стаскивая пижаму. — Говорит, и тогда также было.
Миранда вздохнула и села на кровати, спустив ноги на пол.
— Может, есть смысл опять позвонить в Нью-Йорк, поговорить с секретарем?
— Зачем? Что нового она скажет? То же, что и на прошлой неделе?
— Задержка не по нашей вине. Чек мы давно послали, — передразнила Миранда. — Ты права. Помнишь старый анекдот о том, какие на свете три самые страшные не правды?
— Не знаю, анекдот это или нет, но то, что мы на пределе — это точно. Может, в посольство позвонить? — предложила Майна, откидывая со лба пряди коротко остриженных каштановых волос.
— До наших проблем им нет никакого дела, — покачала головой Миранда. — Посольство помогает только в исключительных случаях. Вот, если окажемся на улице без куска хлеба, тогда они купят билет на самолет…
— А у нас разве не исключительный? Это только на бумаге все гладко. Вот вам стипендия! Поезжайте, учитесь! Обратный проезд оплачен!
— Обратный проезд нам оплатят, когда будет официальный документ об окончании школы, — улыбнулась Миранда. — Конечно, если мы раньше не протянем ноги. Кстати, как этот парень выходил из положения? Ну, тот, которому ты позируешь.
Майна усмехнулась.