127.
В конце концов, хотим мы того или нет, все написанное носит именно фрагментарный характер, сколько бы ни хотело оно казаться связанным и законченным. В этом отношении книги похожи на людей: они молчат о самом главном, не в состоянии ни выразить его должным образом, ни часто даже уразуметь саму эту невозможность. Все, что они умеют это манить нас обещаниями привести в царство завершенного и последнего. Нет сомнения, что они жаждут овладеть этой завершенностью не меньше нашего; не отсюда ли и эта странная страсть к многописанию, эта невозможность остановиться и поставить последнюю точку? И то: сколько ни напиши, а всякая полнота законченного немедленно обернется сиротливым одиночеством фрагмента. Какой несправедливостью кажется эта всегда ускользающая завершенность последнего! Ведь она была так близка! Я, впрочем, придерживаюсь другой точки зрения. Если что-то еще и оберегает нашу надежду овладеть желанной завершенностью и сделать эту близость окончательной, так это, пожалуй, только эта волшебная способность любого написанного оборачиваться жалким фрагментом, почти невидным среди множества себе подобных Не эта ли дорога, не знающая возвращения?
128.
Рассказывают, что когда-то Джеймс и Пруст были представлены друг другу на одном из званых вечеров. Вежливо обменявшись несколькими фразами, они разошлись, проявив друг к другу ровно столько интереса, сколько того требовали правила приличия. Больше они никогда не встречались.
По поводу этого, вполне случайного, эпизода можно было бы сказать, наверное, немало. Например, можно было бы напомнить об одиночестве, на которое обречены и гений, и талант, или поговорить о мире, где царствует недоразумение и правит непонимание. Но мне кажется, что случившееся менее всего заслуживает обсуждения. Мне представляется, что оно требует молчания и того, что мы обыкновенно называем размышлением, но что лучше назвать вслушиванием и постижением. Может быть, это молчание и это вслушивание позволят нам расслышать и утвердиться в той простой истине, что ведь и нам, простым смертным, не создавшим ни «Улисса», ни «Утраченного времени», также нечего сказать друг другу, сколько бы мы ни старались убедить и себя, и других в обратном. Это «нечего сказать» не свидетельствует, конечно, ни об одиночестве одиноких, ни о занятой собой пустоте, ни, тем более, о невозможности общения. Говоря о чем-то другом, оно, быть может, позволяет нам прикоснуться к тому загадочному миру, где все мы равны каким-то единым и таинственным равенством, которое лучше всяких слов, верований и традиций, сближает тебя с другими ровно настолько, насколько оно сближает тебя с самим собой.
129.
Чужестранец: Говорят, что ты умеешь хорошо толковать сны, Сократ?
Сократ: Отчего бы и нет, любезный? Разве сны не подчиняются той же необходимости, что и наше бодрствование? Правда, многие говорят, что я все-таки делаю это хуже, чем профессиональные толкователи
Калликл: Мне кажется, много лучше, Сократ.
Сократ: Толкователи ищут во снах подтверждение чудесному и необыкновенному, тогда как я надеюсь обнаружить тут истину, насколько это вообще возможно для нас.
Чужестранец: Именно для этого я и здесь, Сократ. Выслушай мой сон и скажи, что же такое он значит. А снилось мне, что я плыву далеко от берега, один среди бушующих вод. Наверное, корабль, на котором я плыл, разбила буря или меня самого смыло волной за борт, во всяком случае, я был совершенно один и не видел никакой возможности спастись, тем более что я и плавать-то никогда по-настоящему не умел. С каждым мгновением силы покидали меня. Мокрая одежда тянула меня вниз, и я хорошо понимал, что еще немного и мне конец.
Калликл: Не было ли у тебя ощущения, что это боги наказывают тебя за какую-нибудь провинность?
Чужестранец: У меня было только одно ощущение, Калликл: что еще немного, и я пойду ко дну.
Калликл: И ты не чувствовал за собой никакой вины, чужестранец? Может быть, кто-то был тобой обижен, или, может быть, ты нарушил данную тобой клятву, или не чтил обычаев? А может, ты злоупотреблял вином или страшно вымолвить избегал сборщика налогов?
Чужестранец: Вели ему замолчать, Сократ, не то я сам сделаю это и не без удовольствия!
Сократ: Заклинаю тебя, продолжай!.. А ты, Калликл, дай нашему гостю сказать все, что он считает нужным. Не слишком-то любезно с твоей стороны вмешиваться в рассказ.
Чужестранец: Так вот, Сократ. В ту минуту, когда мне показалось, что я уже слышу заунывное пение Харона, я вдруг увидел перед собой протянутую мне руку помощи. Похоже, она спустилась прямо с небес, иначе я не могу объяснить себе, откуда она взялась здесь, посреди пустынного моря. Она была совсем рядом, и я уже собирался ухватиться за нее, славя богов, однако прежде, чем сделать это, я помедлил и, открыв рот, закричал: Кто ты, подающий мне помощь? хотя по здравому размышлению это можно было выяснить и после И вот ведь какое дело, Сократ. Стоило мне вымолвить мой вопрос, как рука тотчас исчезла, как будто ее и не бывало
Калликл: Стало быть, ты утонул?
Чужестранец: Правильнее было бы сказать, что я проснулся Ну, что ты мне скажешь на это, Сократ?