Поначалу мы, официанты, вступали в жестокую конфронтацию друг с другом. Действительно, кому приятно объявить клиенту, что нет ни ложечки для мороженого, ни вилочки для шоколадного пирога? Взбешенные клиенты уходили, не дав чаевых и даже не заплатив, объяснять же Сону, что это он виноват, не было ни малейшего смысла.
У кафешных «ветеранов» я прошел курс выживания. Во время дежурства Сона мы, новички, тайком совали столовые приборы себе в карманы, за пояс и за пазуху. Порой объединяли усилия, чтобы отвлечь Сона, и даже проникали в его крепость для вызволения сахара, кетчупа и соли.
Словом, эти двое Сон-Сквалыга и Гольдштейн-Громобой постоянно держали нас в тонусе.
Зато за два года работы я скопил достаточно чаевых, чтобы целый год учиться в Университете Нью-Йорка. А потом, в один вечер, моя жизнь круто изменилась.
Наплыв посетителей у нас случался в десять часов когда публика выходила из кинотеатра. В тот вечер наше заведение живо заполнилось, да еще целая толпа осталась ждать снаружи. Вдруг четыре пары пробили оборону, и что же сделал Гольдштейн? То, чего я никак от него не ожидал. Гольдштейн устремился гостям навстречу, сердечно их приветствовал, расцвел улыбкой и, несмотря на протесты других посетителей, повлек за собой в зал прямо к моему столику.
Только я собрался принести воду и меню, как Гольдштейн вынырнул откуда-то с подносом, уставленным стаканами с водой.
Где салфетки?! взревел он в мой адрес. Где серебряные приборы?! Почему гостям до сих пор не дали меню?!
Мистер Гольдштейн, они ведь только что уселись
Объясняться было бесполезно. Я приступил к своим обязанностям, стараясь не обращать внимания на гнев хозяина. А Гольдштейн из кожи вон лез, так и расстилался. Через несколько минут, наткнувшись на меня в кухонных дверях, он съязвил:
Чего стоим, кого ждем?
Я только что передал заказ повару, сэр.
Все давно готово. Разуй глаза, взгляни на стойку.
Я повиновался. И впрямь, наш вечно полусонный бармен первым выполнил заказы новой компании. На прилавке стояло блюдо с бутербродами и вафлями.
Да что здесь происходит? успел я шепотом спросить кого-то из бывалых.
Не зевай и не тормози. Это парни из «Полуночной розы», последовал ответ.
Я нагрузился двумя подносами. На одном были две чашки кофе со стеклянными сливочниками, что еле удерживались на краешках блюдец этот поднос распростерся на моей левой руке. На правой я держал второй поднос с тремя бутербродами и с вафлями.
Среди столиков снова возник Гольдштейн.
Чего копаешься?
Уже несу!
Это особые посетители.
Да, я понял. Мистер Гольдштейн, пожалуйста, дайте мне шанс
Он заступил дорогу.
За сливочниками следи!
Я покосился на сливочники. Руки у меня дрожали, и сливочники приплясывали на блюдцах, позвякивая о чашки. Гольдштейн стал пятиться, сверля меня взглядом и не переставая орать. Чем больше он орал, тем сильнее дрожали и мои руки, и посуда. Я успел усвоить, что сливочник, когда падает, разбивается при третьем подскоке. Если удастся предотвратить третий подскок сливочник спасен.
Исполнив коротенькую джигу, один сливочник таки упал, покатился по полу, подпрыгнул дважды. Я попытался остановить его, но опоздал. Сливочник разбился. Я предпринял отчаянное усилие спасти второй сливочник. Прыг-скок ДЗЫНЬ! И этот вдребезги. Теперь я сам потерял равновесие, блюдо с бутербродами трепетало на моей руке. Я хотел перехватить его поздно. Все, что еще оставалось при мне, обрушилось на пол.
Мазаль тов![9] крикнул кто-то, перекрывая общий хохот.
Еще двое подхватили, словно я был жених, каблуками разбивающий винный бокал.
Новый голос констатировал:
Парень не дурак! Нет посуды нет проблем с мытьем!
Гольдштейн побагровел. Теперь добра не жди.
Да что с тобой такое?!
Следующая реплика относилась к гостям:
Вроде в колледж собирается, а обслужить как следует не умеет. Слышишь, ты, идиот! (Это снова ко мне.) Давай прибери тут!
На перекошенной Гольдштейновой физиономии отчетливо читалось: я, добрый дяденька, дал тебе шанс заработать, а ты, растяпа, опозорил заведение перед важными гостями, да еще и нанес материальный ущерб. Гольдштейн удалился и до конца смены слова мне не сказал. Клиенты из «Мердер инкорпорейтед», как ни странно, оставили щедрые чаевые.
Перед закрытием я закончил убирать, наполнил сахарницы, долил кетчупа в бутылки, вымыл пол возле своих столиков. И направился к Гольдштейну.
Прощайте, мистер Гольдштейн, сказал я. В знак благодарности пришлю вам фотокарточку для вашей доски почета.
Он нахмурился.
Ты к чему клонишь?
Вы помогли мне принять решение. Хватит с меня этого дерьма. Я записываюсь в торговый флот.
А как же колледж?
Потерпит до окончания войны.
Гольдштейн чуть не продырявил меня взглядом. Голос его был холоден.
Что ж, желаю удачи.
Я пошел к дверям. Вслед мне донеслось:
Эй ты, болван!
Я не оглянулся.
Слышь, студент! Умник!
Я повернул голову.
Смотри, на судне ничего не расколоти!
Благодаря этому случаю много лет спустя мне удалось представить чувства Чарли Гордона в сцене с умственно отсталым юношей-уборщиком, уронившим поднос грязной посуды. Было с кого воспроизводить реплики хозяина: