Она сняла маленькую белую розу с иконы Пресвятой Девы, что висела у нее на груди, и бросила цветок на темный старый мех. В ту же секунду мех весь вспыхнул от света, распался на крупные клочья – свет был так ярок, что, казалось, мех сгорит и растворится в нем, но лоскутки меха свернулись в подобие пельменей, завернулись конвертиками… и вдруг свет погас, а там, где лежал тулупчик, – там теперь толкалась и прыгала в траве гурьба живых зайчат. Зайчата блеснули глазками, рассыпались, разбежались, и исчезли в темных ночных травах.
Мадонна с улыбкой проводила их взглядом. Затем лицо ее снова окаменело, в руке блеснуло оружие.
Она устремила свои лучащиеся глаза на противницу, и прозвучал ее голос, тоже хрипловатый и бандитский, но пропитанный холодом святости:
– А теперь – исчезни!
2004
ОТЕЛЛО
– Произведение искусства, – сказал скульптор, – как правило, хочет принять некоторую запоминающуюся форму – форму, которая несколько отличалась бы от других форм и в то же время дополняла бы их. Для этого оно в какой-то момент решается быть таким, а не иным.
Что же с ним станет, если оно вдруг вознамерится принять все формы? Если оно захочет быть всевозможным? Оно тогда станет невозможным.- Скульптор усмехнулся, поправил соломенную шляпу.
– Я вот решился, исходя из этих робких соображений, лепить лишь одно – атомный взрыв. Так называемые грибы, – он повел вокруг себя рукой, которая была смуглой, жилистой, к тому же щедро усыпанной темными веснушками, свидетельствующими о вежливом приближении старости.
Гости огляделись. Действительно, всюду в мастерской возвышались изваяния атомных взрывов – эти грибы и грибки разных размеров и оттенков, фарфоровые, мраморные, бронзовые, стальные, из золота, пенопласта, из воска, из коровьего навоза, из теста, стекла, из спрессованной пыли и красного дерева – они стояли то густой и мелкой толпой, на пыльных подоконниках, на столах и верстаках, а то расцветал посередине комнаты пышный и огромный экземпляр, видимо, еще не законченный, находящийся «в работе».
– Да, вот так я ограничил себя, – кивнул скульптор. – Ни стройных девушек, ни абстракт ных кубов, ни зверей – одни лишь атомные грибы.
Внутри такого гриба, если уж он случается, все гибнет, исчезают все формы – так что мои скульптуры и статуэтки они и есть выражение тоски по всевозможному произведению искусства, содержащему все формы внутри себя.
Гости казались немного смущенными и обескураженными.
Не зная, что и сказать, они с подавленным безразличием рассматривали изваяния грибов. Наконец одна дама осторожно произнесла:
– Наверное, это травма? В детстве вы, наверное, очень боялись ядерной войны. Может быть, какой-нибудь фильм?
– Да нет, особо не боялся. Как все. К этому выбору меня подтолкнули абстрактные философские размышления и сны. Нет, война мне не снилась никогда. Странно, я человек страстный, в жизни страсти обрушивались на меня, как большие деревья: я влюблялся, ревновал, обожал, ненавидел и прочее. Но снились мне всегда одни лишь отвлеченные рассуждения, так называемые «возможности». Возможные формы мысли. Сны мои всегда, с раннего детства, были отвлеченными от моего собственного существования перечислениями этих возможностей. И меня самого в моих снах никогда не было. Никогда. В этом-то все и дело, – скульптор пожевал губами, как задумчивый старик. Печаль и удовлетворенность одновременно присутствовали в его голосе.
Дикий южный сад с кривыми и пышными деревьями виднелся за огромными окнами мастерской.
Дальнее море блестело сквозь пыльные стекла. Одна из девушек, из числа гостей, остановила свой взгляд на чашке с остатками чайной заварки.
Наверное, ей просто не хотелось смотреть на атомные грибы.