На невысоком верстачке стояло нечто похожее на скамейку со спинкой и боковинами, но без ножек. Спинка была уже частично покрыта резьбой с листиками, веточками и цветочками. Почувствовав за плечом присутствие Яшки, Злыдня повернула голову, вопросительно взглянув ему в глаза.
Яшка, вдруг опять растеряв свою хозяйственную собранность, несколько сбивчиво начал:
Вот. Это качель. Можно на твоем дереве на ветку повесить на веревках. Ну и Качаться в общем. Для тебя сделал. Ну, почти сделал.
И тут Злыдню окончательно накрыло. Три дня. Не забыл. Бабушку лечил. А тут еще и это. Нашел ведь время среди кучи других дел. А она там чего только не надумала. И обиделась, и казней для него насочиняла. О-ей! Она чуяла, как внутри нее что-то словно рвется, распадается, разметывается. И собирается в новое, светлое и теплое, лучащееся радостью и чем-то сладким, заставляющим замирать дыхание. Она будто на мгновение пропала во вспышке этих чувств и вновь возникла уже другой. Новые греющие понимания. Такой огромный мир! И в нем есть, кто думает о тебе, помнит. Любит?
Злыдня с на миг остановившимся дыханием бросила пытливый взгляд на Яшку. Яшка не отводил от нее горящих внутренним светом глаз. Казалось, во всем мире остались лишь только эти глаза. Все вокруг замерло, растворилось в звенящей тишине, мгновения вдруг явили себя годами. Юным трепетным листочком по весне родилось понимание. Злыдня моргнула. Время вернуло свой бег.
Ой Ты поменялась, сказал вдруг Яшка.
Злыдня, медленно поднеся руки к лицу, стала ощупывать его, руки разглядывать, чувствуя, что и во рту, с ее острыми зубками приключились некоторые изменения. Принялась вертеться в поисках во что посмотреться.
Ой, в который раз за сегодня повторился Яшка, Твой хвост. Он это, пропал вроде
Злыдня ахнула, схватила себя за место, где собственно хвосту положено было находиться, и даже начала подол вверх тянуть, чтобы глазами удостовериться. Яшка чего-то взор потупил и покраснел. Злыдню это остановило. Она успокоилась, поправила платье. Еще раз на Яшку взглянула:
Э-э, плохо так, да?
Яшка, не поднимая головы, несколько раз ею мотнул. Сказал наконец:
Нет, не плохо. Мне очень нравится, тут же в легком испуге вскинулся, Ты не подумай! Мне и до этого очень нравилось и сейчас. Ты вся мне нравишься.
Ой, в который раз за сегодня повторился Яшка, Твой хвост. Он это, пропал вроде
Злыдня ахнула, схватила себя за место, где собственно хвосту положено было находиться, и даже начала подол вверх тянуть, чтобы глазами удостовериться. Яшка чего-то взор потупил и покраснел. Злыдню это остановило. Она успокоилась, поправила платье. Еще раз на Яшку взглянула:
Э-э, плохо так, да?
Яшка, не поднимая головы, несколько раз ею мотнул. Сказал наконец:
Нет, не плохо. Мне очень нравится, тут же в легком испуге вскинулся, Ты не подумай! Мне и до этого очень нравилось и сейчас. Ты вся мне нравишься.
И улыбнулся. За руку теперь уж взял. В дом пошли. Бабушка увидела их, разулыбалась, прям помолодела.
Показал, внучек, да? у Яшки спросила и к Злыдне уже обращаясь, Ты уж, внученька прости, не знаю как теперь тебя Злыднюшкой называть. Ладушкой, разве что.
«Ладушка. Хорошее имя для того, что внутри сейчас», подумала Злыдня, и подумав, ощутила да, и впрямь хорошее.
Тут Яшка, о чем-то задумавшись, спросил:
А если вдруг что? Вон как ты, и по деревьям, и с волками
Новоявленная Ладушка вслушалась в себя. Услышала. Улыбнулась Яшке:
Если вдруг что, она рядом. И ты теперь тоже.
Дриада Навьего леса
Тугое сплетение подобных гигантским змеям древесных жил. Корни пронзают землю в судорожной хватке, словно пытаясь выжать из нее капли влаги. Тщетно. Ствол ссохся до каменной твердости, забыв живительное движение сока в глубинах своей сущности. Как взметнувший изгибы своего тела в последнем броске в небо дракон, он застыл среди струящегося мимо времени. Когтя небосвод сухими сучьями веток, лишенных убранства листвы. Местами кора дерева превратилась в шершавый, изрытый глубокими складками панцирь, наглухо закрывающий от мира. Местами отвалилась, оголив не защищенную теперь ничем, когда-то нежную, а теперь иссушенную ветром и солнцем изнанку.
Она сидела рядом со своим деревом на шуршащей подстилке из опавших, пахнувших прелостью листьев. Вся иссушенная и сжавшаяся, лишенная живительной влаги. Лишенная, как и ее дерево. Дриада Навьего леса. Третсшель. Довольно юная по меркам дриад. Тем не менее кожа ее скукожилась узловатой корой. Тело при движении скрипело, как трущиеся друг о друга на ветру стволы. Мир ощущался неправильно. Состояние дерева влияло на это. Несущие укрепляющую гармонию ритмы и вибрации искажались огрубевшим панцирем. Разрушающие же напротив стали еще более болезненны и ослабляющие в следствии потери части ствола какой-либо защиты.
Внутри нее предельной силой древесной ветки в крайней точке изгиба застыло напряжение. Словно безмолвный крик. Словно застывшая в вечности боль. Ожидание. Зависание между мирами. Миром жизни и не жизни. Выдержит, тяжесть гибкой мощью сбросив? Треснет, взорвавшись губительным разломом?
Она чувствовала себя пустой оболочкой себя же прежней, наполненной жизненным соком. Не такой пустой, каким может быть, например, глиняный кувшин. Бери и наливай в него, что хочешь. А как оставленный на палящем солнце кожаный опустошенный бурдюк. Сморщенный, смятый. От зноя ставший жестким в своей исковерканной сплющенной ипостаси. Лей в него воду. Сколько войдет в оставшееся пространство отвердевших складок?