Виктор Васильевич Брюховецкий - Судьбы суровый матерьял стр 3.

Там я человеком, наверное, стал.

В чепрак завернусь поплотней, закимарю,
Теплом задыхаясь и потом коня.
Луна азиатскую плоскую харю
Просунет меж туч и увидит меня.

Со звоном осыплется небо на землю,
По склону к воде прогремят табуны,
Росинка взойдет по упругому стеблю
И станет серебряной в свете луны.

Откликнутся выпи. Качнутся болота.
Затихнут на дальних лугах косари.
Былины придут и столпятся у входа
В мой сон, что я буду смотреть до зари.

И всё оживет и волшбы, и поверья,
Раскинутся царства, бери и владей!
Ковыль золотой, ястребиные перья,
Упругие спины степных лошадей!

Красавицы, равных которым не будет,
Клинки, закаленные в яром огне,
Хорошие песни, хорошие люди,
Как в жизни, которая выпадет мне.

Жеребца превращали в мерина.
Он лежал, тяжело дыша,
И сознанье его не верило,
И не чувствовала душа,
Что уже мужики не балуют
Сталь отточена и крепка!
Что к другому уходит чалая,
Хоть и рядом стоит пока

Он не верил, что мы жестокие,
Он в ремнях сыромятных вяз,
И глазами, как ночь, глубокими,
Шею выгнув, смотрел на нас

До чего ж эта правда грустная!
Как забрел я в нее, пострел?
Сколько лет прошло всё кляну себя,
Всё жалею зачем смотрел

Из какой нездешней воли
Сплав огня и чистой боли
На стаканчиках копыт!
На отлете хвост, а грива!
Кровь особого разлива!
Под ногами Шар скрипит!

Вот идет в припляс по кругу
Вороной атлас по крупу!
Не жалей, цыган, деньгу!
А буланой карат во сто!
Полыхнул звездою остро:
Продавай, цыган, серьгу!

Золотую, высшей пробы!
За такую воронь-злобу
Зубы ряд жемчужных плит!
Всё отдай, из праха встанешь!
Ой цыган, судьбу обманешь
Тыщи звезд из-под копыт!..

Всё отдал серьгу и трубку
А как вел свою покупку!
А как сахаром кормил!
А как ладил ногу в стремя
(Вот же, блин, какое племя!)
Сел в седло, как будто влил.

Это было на базаре
В Барнауле, в Атбасаре,
В Джезказгане, на луне
Не скажу, но знаю было,
Потому что эта сила
Не дает покоя мне.

Глаз прикрою вижу, вот он,
Черный зверь, а сверху ворон,
В золотой сафьян обут.
Что ему земля и небо!
Поднял плеть и словно не был
До сих пор ковыль пригнут.

Я не знаю, как пахнет детство.
Да оно и не пахнет. Врут
Детство это такое действо:
Нарисуют, потом сотрут.

А потом еще нарисуют
Женщин, карты, вино, тупик,
И колоду так подтасуют,
Что ты вытащишь даму пик.

И она тебе на базаре,
Рассыпая карт веера,
Нагадает, как набазарит,
Груды чистого серебра.

С серебром да не жить в Рассее!
И пойдешь ты, звеня мошной,
В саддукеи ли, в фарисеи,
Той ли, этой ли стороной.

Но и в крупную жизнь играя,
Ты вернешься опять сюда
Детство это любовь такая,
Коль дается, то навсегда!

Словно кем-то потерянный,
Плотно к тачке подогнанный,
В гимнастерке прострелянной,
Аккуратно заштопанной,
Как отрывок из хроники
Сорок третьего года,
Он катался на роликах
В самой гуще народа,
Где шуршали сандалии,
Где чинарики с банками
Крепко схваченный в талии,
С орденами и планками!

«Толкачи» с рукавицами,
Да гитара печальная
Уважала милиция
И шпана привокзальная.
Мы сходились при случае
В тихом сквере сиреневом
На аккорды певучие
О бессмертном и временном.
Вечер шапкою скомканной
Звезды лампами тусклыми
Что он пел нам не помню я,
Что-то доброе, русское

Побирушка. Голод. Ранец.
Рождество. Бурана вой.
Он стоит в оконной раме
С непокрытой головой.

Он глядит с тоской и верой,
Он сквозь стекла видит нас.
И отец от пайки серой
Отрезает серый пласт.

До костей промерз несчастный
Этот маленький старик.
Он к отцу приходит часто,
Я к нему уже привык.

Привыкая, проникаю
В эту боль и эту суть.
Проникая, постигаю
Жизнь большую по чуть-чуть.

Сонные двери открою и вроде
Ворот колодезный скрипнет вдали,
Ветер ботву шевельнет в огороде,
И далеко, словно из-под земли,
Светом повеет и ночь замигает
Дальней звездой, и ударит крыло,
Кованый конь переступит ногами,
Звякнет уздою, вздохнет тяжело.
Стукнет калитка, другая и снова
Вот уже слышится дужка ведра,
И произносится первое слово:
 Ну-ка, Фасолька, доиться пора
Утро.
Околыш малиновый неба
Вызрел уже. И плывет по селу
Запах тепла и пшеничного хлеба
К речке куда-то, в белесую мглу.

Под крылом родного крова,
Средь граблей-литовок-вил,
Я корове:  Будь здорова!
Постоянно говорил.

Коль она здоровой будет,
Рассудить-то по уму,
В доме нашем не убудет,
А прибавится в дому.

Помню, утром только встанешь,
А отец уже припас:
Ей, голубке, хлебный мякиш,
Мне горбушку, я зубаст.

И несу я хлеб корове,
И, чтоб кушала, прошу,
А чтоб елось на здоровье
Я ей за ухом чешу.

И детство мое, загорелое детство,
Опять предо мною. Глаза притушу
Цветные картины! Нельзя наглядеться.
 Следи, успевай!
 Успеваю, слежу

Старый домик на карте.
Синь реки, а за ней
Я стреляю в азарте
Белоперых гусей.
Мне б не мяса, но хлеба!
Мне б стакан молока
Гогот валится с неба
На коровьи рога,
На крутые, витые,
На подпаска меня
То ли пули кривые,
То ли ствол у ружья!
А душа-то как хочет!
Ни крыла, ни пера
Только небо гогочет:
 Эх ты, Витя-дыра

А мне и не жалко. Подумаешь, гуси!
А мне и не стыдно. Подумаешь, хохот.
И к дому пора. Вон, соседки Маруси
Корова объелась и начала охать.
И бык обожрался! Не стадо одышка
Бичом отсекаю репейника шишку
Так звонко, что слышно околице всей
Напасся коров. Настрелялся гусей!