Спустя три дня, к концу третьей недели осады, наш милиционер сообщил, что объявлено прекращение огня, чтобы похоронить убитых и позаботиться о раненых. Многих мужчин мобилизуют для этих работ, но нас это не касается. Пинкусу пятьдесят пять и он слишком стар, мне четырнадцать я слишком молод. Мы поднимаемся в квартиру Мориса, нам больше некуда идти. Квартира в целости и сохранности, но нет ни воды, ни света, ни газа. В темном чулане, правда, лежат дрова, ванна полна водой, но еды в доме нет.
Отношения между Морисом и Пинкусом становятся с каждым днем все более напряженными, а у Магды с Сарой даже говорить нечего. Мы почти не разговариваем друг с другом. Я не совсем понимаю, что происходит, но кое-что до меня доходит: оказывается, Сара видела в мусорном ведре остатки сардин в масле, шкурку салями и сухарные крошки.
Сара не может удержаться она сообщает Магде, что знает, что у нее есть запасы, и между делом интересуется, не куплена ли эта еда на те деньги, которые Пинкус послал Морису. Морис начинает припоминать старые обиды. Пинкус молчит, но ничего не предпринимает, чтобы как-то поправить дело, а может быть, понимает, что это уже невозможно. Понятно, что я симпатизирую своим родителям, хотя мне и странно, что такое происходит между родными братьями но я ничего не говорю.
Мы голодны, и надо во что бы то ни стало раздобыть еду. Надо использовать передышку и попробовать что-либо купить. Сара считает, что никто лучше нее с этим не справится, и Пинкусу приходится согласиться. У Сары есть какие-то деньги, Пинкус отдает ей все, что у него осталось никто не знает, сколько стоят продукты. Сара принаряжается и уходит, Пинкус остается с нами они не хотят оставлять нас одних.
Пока Сары нет, мы пытаемся немного привести себя в порядок, пробуем полежать на настоящих кроватях, потом осторожно выходим на улицу. Здесь все так же, как и три дня назад, но уже нет ни мертвой женщины, ни лошади. На улице много людей, но среди них я не вижу ни единого солдата только милиционеры и дежурные гражданской обороны в своих повязках. Куда подевались солдаты?
Пока Сары нет, мы пытаемся немного привести себя в порядок, пробуем полежать на настоящих кроватях, потом осторожно выходим на улицу. Здесь все так же, как и три дня назад, но уже нет ни мертвой женщины, ни лошади. На улице много людей, но среди них я не вижу ни единого солдата только милиционеры и дежурные гражданской обороны в своих повязках. Куда подевались солдаты?
На дворе по-прежнему солнечно и тепло, прекрасный осенний день в конце сентября 1939 года. Газоны все еще зелены, хотя листва уже тронута желтизной. Все вокруг кажется таким мирным и все же мы не решаемся отойти от дома.
Часа через три возвращается Сара. Она довольна ей удалось раздобыть картошки, немного топленого масла и цикорий суррогат кофе, в мирное время напиток бедняков и больных, но сейчас, в осажденной Варшаве, о настоящем кофе мечтать не приходится.
Сара рассказывает, что торговля идет на ближайшей к нам площади но Варшава велика, и это довольно далеко. Меняют продукты на все, что угодно, но чаще всего продукты на продукты. Но Саре было нечего предложить для обмена. Как жаль, что она не захватила с собой свою каракулевую шубку, меха пользуются спросом но шубка осталась в Ченстохове, мы же уезжали летом. Деньги, особенно польские злотые, никому не нужны и на площади она не смогла ничего купить, хотя была готова заплатить, сколько угодно. Только на улице над красиво одетой барыней сжалилась какая-то деревенская женщина, которой Сара поведала, что у нее дома двое голодных детей. Крестьянке тоже не нужны были деньги, но она, посомневавшись, взяла рубиновое колечко продукты не особенно охотно меняют на кольца с рубинами.
Сара осторожно чистит картошку, стараясь не срезать лишнего, и печет тонкие, хрустящие картофельные оладьи никогда в жизни ничего вкуснее я не ел. Сара и Пинкус съедают по одной оладье. Они говорят, что не голодны. Ешьте, мальчики. Они пьют кофе из цикория без сахара, а мы с Романом доедаем оладьи.
Когда не так давно мы сидели с Романом у него в доме на берегу озера Онтарио в Берлингтоне в Канаде, он сказал, что не помнит эти оладьи. Что ж, ему было только восемь. А мне и сейчас стыдно, когда я думаю, что за эгоисты мы были. Сейчас мы с Романом часто восхищаемся: какие у нас были замечательные родители. Но, наверное, многие родители поступали, поступают и будут поступать так же.
Война.
Варшава держится еще неделю. Потом все кончается еда, вода, боеприпасы и мужество защитников. Конечно, можно с полным основанием утверждать, что оборона Варшавы была бессмысленной. В учебниках истории, наверное, появится сноска о мужественной обороне города, могущественной гитлеровской армии понадобился целый месяц, чтобы взять Варшаву. Но цена этих строчек непомерно высока и заплатило ее гражданское население. Когда идет война, простые люди ничего не могут сделать, их просто никто не спрашивает, само слово «демократия» народное правление во время войны звучит дико.
Но все же, если бы в сентябре 1939 года нас попросили проголосовать наверное, многие высказались бы за то, что мы должны защищать город до последнего. Интересно, как бы проголосовал мой отец? Могу только предполагать, что он когда стало ясно, что никто не придет нам на помощь предпочел бы проголосовать за капитуляцию. Я думаю, что отец, гуманист-самоучка, сказал бы, что человеческая жизнь важнее, чем сноска в учебнике истории.