После того как на меня рухнул трельяж, мне не позволяют сидеть на моей табуретке. Прошло несколько месяцев, прежде чем я снова занял мой наблюдательный пост. Пинкус притворяется, что не замечает, Генек Эпштейн смотрит удивленно, но не говорит ни слова.
Из примерочной ведет дверь в квартиру, там царит моя мама Сара. Она иногда ворчит чтобы попасть домой, ей каждый раз приходится проходить через примерочную, какое неудобство, нельзя ли пробить отдельную дверь но нам все равно хорошо в наших двух комнатах с кухней в гостиной стоит тяжелая основательная мебель, стены увешаны картинами, а в спальне спим мы все моя кроватка стоит в ногах родительской.
Сара королева своего маленького государства, ее уважают и в городе. Не только за ее красоту, достоинство и манеру держаться, но и как жену Пинкуса. Я часто сопровождаю маму, когда она идет за покупками или встречается со своими друзьями. А как интересно, когда Сара приходит домой у нее часто с собой какой-нибудь пакет, иногда это что-нибудь для меня. Мне страшно любопытно, что же лежит в пакете, но еще интереснее содержимое ее большой черной сумки, в которую мне лазить запрещено.
У меня почти нет ничего общего с детьми, играющими во дворе, или с детьми наших знакомых, у меня нет товарищей моего возраста. Странно мне лучше всего дома, в мастерской, в примерочной, и особенно я люблю гулять с моей красивой, уверенной в себе мамой.
Поздней весной 1931 года, когда мне уже шесть лет, родители затевают со мной осторожный разговор. Они спрашивают, не хочу ли я иметь брата или сестричку. Пинкус сияет от счастья, Сара сама загадочность. Брата, говорю я, я хочу иметь брата. И как бы ты хотел, чтобы его звали? Роман, говорю я, Сара только что прочитала мне книжку о каком-то Романе.
Через несколько недель меня отсылают пожить у тети Белы, старшей сестры Сары. Как и Сара, Бела вышла замуж в Ченстохову, они с мужем живут в элегантной квартире на Кафедральной 7, в доме, который занимает целый квартал и принадлежит мужу Белы, Игнацу Энцелю. Он очень богат, у него автомобиль один из первых в городе и собственный шофер. Энцель учится водить, но без большого успеха. Бела и дядя Игнац любят меня, но у них самих не все так уж безоблачно, они постоянно ссорятся, хотя и стараются сдерживаться в моем присутствии.
Через несколько дней Бела на машине отвозит меня домой, мне предстоит познакомиться с младшим братом Романом; его, оказывается, только что принес аист. На минутку открывается дверь спальни. Сара лежит в постели, слабая и уставшая, около нее хлопочут доктор Ключевский и медсестра. Я даже и не подвергаю сомнению версию тети Белы с аистом, тем более что и Пинкус с ней согласен. Но почему Сара так измучена, что делают у нас доктор Ключевский и медсестра? Что-то здесь не сходится, все окружено тайной. И почему мне нельзя было оставаться дома, когда появился Роман? Что я, мог спугнуть аиста, что ли? Такое ощущение, что все, кроме меня, все понимают и ничему не удивляются. Обычно, когда я о чем-нибудь спрашиваю, получаю серьезный и правдивый ответ, но что-то удерживает меня от вопросов.
Роман выглядит не так, как остальные малыши, которых мне довелось видеть. Он маленький и сморщенный. И мне нельзя его трогать, можно только посмотреть немножко, и вскоре я уезжаю с Белой назад. Ну что ж, во всяком случае, у меня теперь есть брат, я уже не один. И его назвали Романом, как я и хотел. Когда через неделю я возвращаюсь домой, мне приходится переехать на диван-кровать в гостиной, а мое место в родительской спальне занимает Роман.
Иногда мне позволяют попробовать кошерного пасхального вина во время седера торжественного, всегда строго подчиненного ритуалу, еврейского пасхального ужина. Каждый год я с нетерпением жду этого дня, когда мы все собираемся вокруг празднично накрытого стола, несмотря на длинные утомительные молитвы на иврите. И я совершенно не могу понять, почему вино в серебряном графинчике, которое Сара благоговейно выставляет на стол, нельзя пить до того, как ужин окончен, и уже ясно, что пророк Илия не явился, хотя двери весь вечер были оставлены открытыми. Мне кажется наивным ждать, что он придет к нам; на мой взгляд, это просто немыслимо посетить все еврейские дома всего за два вечера.
Как-то после обеда Пинкус принес домой большой деревянный ящик хрипящее радио с детекторным приемником. Вся мастерская и толпа соседей собрались у нас в гостиной послушать чудо современной техники. Я не понимаю, как это возможно: слышать голоса людей или музыку из другого города? Пинкус пытается объяснить, но мне все равно непонятно.
Вопросы я задаю постоянно, меня не удовлетворяют уклончивые или шутливые ответы, я сдаюсь, только когда понимаю, что еще слишком мал, чтобы понять то, что мне пытаются объяснить. Но почти никогда не признаю свое поражение окончательно. Обычно, подумав как следует, я снова возвращаюсь к тому же, казалось бы, уже забытому вопросу. Я соображаю туговато, но, может, именно поэтому упрям и надоедлив. Но родители никогда не затыкают мне рот, даже когда мы среди посторонних и я продолжаю настырно и занудливо задавать один и тот же вопрос.