– Если трубку и кавказскую личину Хасбулатова скрестить с усами и голенищами Руцкого, то и выйдет вылитый Сталин. Чтобы не допустить возвращения Сталина, мы должны сбрить у Руцкого усы, а трубку Хасбулатова вогнать ему в зад. Когда я гуляю перед сном в переулке, я смотрю на фонари и представляю на них Анпилова, Макашова и эту чеченскую истеричку Сажи. Я даже сочинил презабавный стишок «Фонарщик», хочу напечатать в «Литературной газете».
Он наклонялся к собеседнику и читал стишок. Собеседник, известный экономист-реформист, тугой, грудастый, длинноносый, похожий на пеликана, что-то урчал и курлыкал. Энергично двигал и дышал носом, и казалось, он держит в клюве живую добычу, рыбу или лягушку, треплет ее и проглатывает.
Хлопьянов смотрел на Каретного, стараясь понять его значение. Тот стоял поодаль, стройный, элегантный, сдержанно-благожелательный. Присутствующие гости не подходили к нему, но издали слегка кивали, делали приветствия бровями, глазами, здоровались беззвучно одними губами. Было видно, что его знают, признают за ним важную роль, но не включают в свое броуновское кружение по залу. Он был, как мажордом, следящий за распорядком, был хозяин помещения, которое приготовил и обставил для гостей.
Еще одна пара приближалась, бесшумно скользя по ковру. И их узнавал Хлопьянов. Один был президентский советник, белозубый, бородатый, чернявый. Его восточный армянский лик был обольстительно приветлив, приторно сладок. А гибкие движения откормленного кота выражали желание очаровать собеседника. Он был славен тем, что побуждал президента к беспощадным мерам по отношению к оппозиции, толкал его к диктатуре. Второй был также легко узнаваем, хотя был облачен не в маршальский авиационный мундир, а в партикулярный костюм. Казалось, уголки его губ были подвязаны на веревочках, как маленькие колбаски. Все время приподнимались, будто кто-то тянул за веревочку, и тогда создавалось впечатление, что маршал улыбается. Он мог говорить о серьезном, даже трагическом, но веревочки натягивались, и маршал нелепо улыбался, хотя глаза его оставались беспощадны и злы.
– А я вас уверяю, – говорил маршал, – что нам еще придется бомбить Москву, и даже Кремль, и дворцы, и соборы! Существует сверхточное оружие, управляемые авиабомбы и снаряды, которые, при желании, можно направить прямо в кабинет Хасбулатова. И народ оправдает нас! Поймет и оправдает! – он улыбался, мило и застенчиво поднимая уголки натянутых губ. Обольстительный армянин поощрял его, по-кошачьи выгибал спину, и глаза его на косматом лице светились, как две масляные лампадки.
Хлопьянов слушал, наблюдал, испытывая незнакомое прежде страдание. Не душевное, не психическое, а особое страдание плоти, когда боль возникает в самих кровяных тельцах, в клетках кожи и мозга, в тканях и костном веществе, будто их растворяют в невидимом едком растворе, рассасывают в желудочном соке. Он отчетливо чувствовал, что его тело, его энергия являются кормом для какой-то иной присутствующей здесь жизни. Эта жизнь, представленная человекоподобными существами, создана не на земле, возникла не на земной основе, а на иных биологических законах, на иной химии. Она явилась на землю за кормом, который иссяк в ее прежней среде обитания. Набросилась на беззащитных, ничего не ведающих землян, и беспечные люди, и он сам, Хлопьянов, служат едой, кормом для этих человекоподобных пришельцев.
Белизна и стерильность стен, по которой скользили прозрачные тени, лишь усиливали ощущение ирреальности. Казалось, синтез этих загадочных жизней был осуществлен под воздействием бледных отсветов далекой планеты, возбудивших таинственный код.