Тут Вячеслав принялся мне рассказывать план, предпринятый им для воспитания сына; его библиотека была наполнена всеми возможными книгами о воспитании; он показал мне кучу огромных выписок: он учился не шутя, но по-нашему, по-старинному, как студент, готовящийся к строгому экзамену.
Я расстался с Вячеславом рано; мы не выпили и четверти бутылки: он, как человек семейный, не любил обращать ночи в день; я не хотел заставить его переменить заведенный им строгий порядок. Часы, проведенные с ним, оставили надолго в душе моей сладкое и невыразимое чувство.
Действие III
Прошло еще несколько лет. Однажды, под Новый год, судьба занесла меня в П. Я знал, что Вячеслав поселился уже более двух лет в этом городе. Я бросил в трактире мой экипаж и чемоданы и по-старому, не переодеваясь, как был в дорожном платье, сел на первого попавшегося мне извозчика и поспешил скорее к прежнему товарищу. Быстрое движение блестящих карет, скакавших по улице, привело меня с непривычки в какое-то онемение; я едва мог выговорить мое имя швейцару, встретившему меня у Вячеславова крыльца. Думаю, что он принял меня за сумасшедшего, потому что несколько времени смотрел мне в глаза и не отвечал ни слова.
Барин сейчас едет, барыня уже уехала, наконец проговорил он.
Какой вздор! быть не может.
Карета уже подана, барин одевается
Быть не может.
Позвольте об вас доложить
Я хожу без доклада.
Однако же
Я оттолкнул верного приставника и поспешно пробежал ряд блестящих комнат. В доме все суетилось; в крайней комнате я нашел Вячеслава во всем параде перед зеркалом; он ужасно сердился на то, что башмак отставал у него от ноги; парикмахер поправлял на голове его накладку.
Вячеслав, увидя меня, обрадовался и смешался.
Ах, братец! говорил он мне с досадою, обращаясь то к камердинеру, то к парикмахеру. Затяни этот шнурок Зачем было мне не сказать, что ты здесь?
Я сейчас только из дорожной кареты.
Я бы как-нибудь отделался. Ты не знаешь, что такое здешняя жизнь прикрепи эту пуклю ни одной минуты для себя, не успеваешь жить и не чувствуешь, как живешь
Ты едешь я тебе не мешаю
Ах, как досадно! Как бы хотелось с тобою остаться здесь накладка сползает но невозможно, поверишь мне, что невозможно
Верю, верю; какое-нибудь важное дело
Какое дело! Я дал слово князю Б. на партию виста перчатки он человек, от которого многое зависит, нельзя отказаться. Ах, как бы хорошо нам встретить Новый год по старине, вспомнить былое шляпу
Сделай милость, без церемоний Тут вошел сын его с гувернером:
Adieu, papa.
А, ты уж возвратился? весел ли был ваш маскарад? Ну, прощай, ложись спать затяни еще шнурок Бог с тобою. Ах, боже мой, уже половина двенадцатого прощай, моя душа! Помнишь, как мы живали! Карету, карету!..
Вячеслав побежал опрометью; я пошел за ним тихо, посмотрел на прекрасные комнаты, они были блестящи, но холодны; в кабинете величайший порядок, все на своем месте, пакеты, чернильница; на камине часы rococo, на столе развернутый адрес-календарь
Этот Новый год я встретил один, перед кувшином зельцерской воды, в гостинице для проезжающих.
Пёстрые сказки с красным словцом, собранные Иринеем Модестовичем Гомозейкою, магистром философии и членом разных ученых обществ, изданные В. Безгласным
«Какова история. В иной залетишь за тридевять земель за тридесятое царство».
Фонвизин в «Недоросле»От издателя
Когда почтенный Ириней Модестович Гомозейко, Магистр Философии и Член разных ученых обществ, сообщил мне о своем желании напечатать сочиненные или собранные им сказки, я старался сколь возможно отвратить его от сего намерения; представлял ему, как неприлично человеку в его звании заниматься подобными рассказами, как, с другой стороны, они много потеряют при сравнении с теми прекрасными историческими повестями и романами, которыми с некоторого времени сочинители начали дарить русскую публику; я представлял ему, что для одних читателей его сказки покажутся слишком странными, для других слишком обыкновенными; а иные без всякого недоумения назовут их странными и обыкновенными вместе; самое заглавие его книги мне не нравилось; меня не тронули даже и ободрения, которыми журналы удостоили сказку Иринея Модестовича, напечатанную им для опыта, под именем Глинского, в одном из альманахов[3]. Но когда Ириней Модестович со слезами в глазах обратил мое внимание на свой пришедший в пепельное состояние фрак, в котором ему уже нельзя более казаться в свете единственное средство, по мнению Иринея Модестовича, для сохранения своей репутации, когда он трогательным голосом рассказал мне о своем непреодолимом желании купить по случаю продающуюся редкую книгу: Joannes ab Indagine Introductiones apotelesmaticae in Astrologiam naturalem[4], а равно и Les oeuvres de Jean Belot[5], cure de Milmonts, professeur es sciences Divines et Celectes, contenants la Chiromancie, Physiognomie, Traite de Divinations, Augures et songes, les sciences Steganographiques, Paulines Armadellest et Lullistes; lart de doctement precher et haranguer etc.
Тогда все мои сомнения исчезли, я взял рукопись почтенного Иринея Модестовича и решился издать ее.