Особый шик заказывающего - иметь ласку в голосе и строгость в лице, не суетиться с расплатой, чтобы подать потом мятую бумажку с пренебрежением к ней, но не к кофе и кофейщику... Исполнив этот балет, заказавший еще не сразу освобождается от маски, но потом, выслушав с потупленной скромной гордостью тост за себя, все-таки освобождается и подключается к разговору...
- Можно считать его евреем, а можно и не считать...
- Если по матери, то считать. Евреи считают национальность по матери.
- Ну а по отцу само собой. Если ты Рабинович, то будь у тебя мать хоть русская, все знают, что ты еврей.
- Так получается евреев больше. И с той стороны, и с этой. Умные люди. ..
- Да, не то что абхазы. Нас только меньше. И если по отцу грузин. И если по матери грузин.
- Проклятый Лаврентий! Сколько бы нас было...
- А вы как считаете? - в упор спросили молчащего сопровождающего.
- Вы меня?
- Был Иисус евреем или нет?
- Я, знаете ли, научный работник. Это не моя проблема.
- Какая же ваша?
- Я обезьянами занимаюсь.
- А вы? - Это уже ко мне.
- Слушай, что ты ко всем пристал? Ты что, еврей, что ли?
- Я не еврей, я грек. А все-таки?
- Кто из нас не был хоть раз евреем? - Кто это сказал? Неужели ОН?
- Мне кажется, - я осторожно поставил ногу, - Сына Божия можно считать по Отцу, а не по национальности.
- А ты, Серож?
- Я? Я - армянин.
- Я - англичайнин, - сказал англичанин. - Вы все не знаете, что такое город третьей категории!
Англичанин оказался только что из Воронежа, и это именно Воронеж был третьей категории... Каким легким здесь, однако, был разговор об евреях! Здесь все были в меньшинстве.
Но вместе мы образовали уже довольно большую толпу, чтобы вывалиться снова на набережную в веселом состоянии хозяев жизни.
Вот для чего, однако, нужны белые брюки! (Всякий зарок недолог - не думал, что этот окажется так краток.) Белые, они нужны, чтобы идти в обнимку с друзьями и ловить на лицах встречных отсвет собственного восторга собою. Именно в таком состоянии - судьба, сюжет, законы симметрии или просто зеркальное отражение - могли мы повстречать идущую нам навстречу компанию, еще больше собою довольную. Эти были всегда в неоспоримом большинстве - это было кино! Я почувствовал, как напряглись мышцы моих абхазских друзей под вчера постиранными тесными майками. Между прочим, Миллион Помидоров поднимал на моих глазах сто килограмм одной рукою и каждый второй рассказывал о том, как отнимают полжизни.
Кино это и было. Оно шло на нас "свиньей". То есть впереди катился закованный в славу рыцарь, был он хоть и маленького росточка. Весь миф, все первенство, вся необсуждаемость кино концентрировалась в нем. По бокам его, чуть поотстав и возвышаясь к краям, следовала свита - ассистентки и администраторы, все что-то как бы спрашивающие и как бы записывающие. Могучие и мужественные операторы и осветители оперяли этот клин.
Друзья мои напряглись, мы с режиссером обнялись, все слилось, и мы удвоились. Они приехали выбирать натуру. Действие фильма происходило в Ялте, но Ялта к Ялте не подходила. Более подходил Сухум. Это была новая версия "Дамы с собачкой", она была мьюзикл, собачку согласилась играть актриса, снимавшаяся в юности у Бергмана, известная не только этим, а намек на отношения между героиней и собачкой, сами понимаете, произвел бы революцию в нашем кино.
В таком качестве, уже признанной международности, наша компания обошла все оставшиеся кофейни на набережной. Их было приблизительно семь.
О, эта набережная! Она кажется такой протяженной в силу этих кофеен! На самом деле этот напряженный отрезок длится от силы двести метров, но пройти его - надо потратить полдня (и полдня в обратном направлении), а можно и всю жизнь (те же люди набережной похоронят тебя).