Мы представляем реальное в соответствии с тем, как мы его используем или как воспринимаем согласно нашей антропоморфности. Таким образом, контуры предметов могут быть либо чертами этих практик или, что в конечном счёте одно и то же, некой элементарной структурой мы не знаем какой того, что проявляется. Вся наша способность к восприятию и формированию идей несёт на себе эту отметку, и неизменно одним и тем же образом, даже если порой обстоятельства или персоналии могут быть разными.
Мы не можем подавить эти контуры но мы можем, по крайней мере, изменить свои привычки и освободить своё мышление.
Мы должны, обдумав возможные способы, с помощью которых можем образно расширить все аспекты объекта, суметь так скомбинировать их, чтобы получить новое представление о линейном «нечто». Патафизическая свобода будет достигнута тогда, когда мы сможем думать о предметах одновременно и традиционно, и многими другими способами, сознавая только различия в изобретательности между этими представлениями.
Это не исключает других интерпретаций: проще говоря, патафизик предлагает декорировать новыми решениями наши представления об убогом линейном «мире» (Launoir 2005, 2223).
В самых распространённых вариантах определения обычно сводятся к перечню пунктов, что хотя и делает сравнительно простым понимание и демонстрирует природу патафизики, в то же время едва ли способно оценить её по достоинству:
Мы должны, обдумав возможные способы, с помощью которых можем образно расширить все аспекты объекта, суметь так скомбинировать их, чтобы получить новое представление о линейном «нечто». Патафизическая свобода будет достигнута тогда, когда мы сможем думать о предметах одновременно и традиционно, и многими другими способами, сознавая только различия в изобретательности между этими представлениями.
Это не исключает других интерпретаций: проще говоря, патафизик предлагает декорировать новыми решениями наши представления об убогом линейном «мире» (Launoir 2005, 2223).
В самых распространённых вариантах определения обычно сводятся к перечню пунктов, что хотя и делает сравнительно простым понимание и демонстрирует природу патафизики, в то же время едва ли способно оценить её по достоинству:
Патафизика есть наука о воображаемых решениях.
Патафизика соотносится с метафизикой так, как метафизика с физикой.
Патафизика есть наука о частностях и о законах, управляющих исключениями.
Патафизика описывает вселенную, которая дополняет нашу.
Иногда к этому добавляют последнюю строку из «Фаустролля», смысл которой несколько неоднозначен. «Патафизика есть наука» может быть началом нового предложения или простой констатацией (Патафизика наука), или же, как это чаще всего трактуется, утверждением частного (Патафизика Наука с большой буквы).
После Жарри эти определения много раз дополняли и развивали. Коллеж патафизики, основанный в 1948 году, сделал своим девизом фразу La pataphysique est la fin des fins («Патафизика это конец концов»). В публикациях Коллежа часто можно встретить ироничные каламбуры, обыгрывающие эту фразу, например: La pataphysique est la fin des faims («Патафизика это конец голода»). La pataphysique est la faim des fins («Патафизика это голод конца»). La pataphysique est le fin du fin («Патафизика лучшая из лучших») (Brotchie et al. 2003, 23).
Часто утверждают, что патафизика в целом неподвластна изменениям. Более того, первый Вице-Куратор Коллежа патафизики, доктор Ирене-Луи Сандомир отмечал в Статутах, что «патафизика неистощима, беспредельна и абсолютно серьёзна», что «она самая серьёзная из всех наук».
С годами и другие ведущие патафизики добавляли свои собственные определения. Раймон Кено заострил высказывание Жарри, заявив, что патафизика «зиждется на истине противоречий и исключений». Борис Виан подчёркивал идею Равнозначности, провозглашая: «Равнозначность является одной из основ патафизики, что, возможно, объяснит вам настойчивость, с которой мы подходим к вопросу серьёзности и несерьёзности. Для нас здесь нет разницы: это патафизика. Устраивает нас это или нет, всё, что мы делаем, патафизика» (Bernard and Vian, 1959).
Рене Домаль обращал внимание на то, что патафизика «противоположна физике», так как она состоит из «знаний о специфическом и несократимом», в то время как Жан Дюбюффе и Эжен Ионеско предпочитали подчёркивать её анархические свойства: «Для меня патафизическая позиция кажется чрезвычайно взрывоопасной, поскольку она заключает в себе смесь радикально несовместимых флюидов, и раз так, почему бы не провозгласить перманентную детонацию?»; «патафизика это гигантская детально разработанная мистификация, так же, как дзен это тренировка в надувательстве» (Brotchie et al. 2003, 3032).
Роджер Шаттак адаптировал идеи Жарри и Коллежа патафизики: «Все вещи патафизичны, однако мало кто сознательно занимается патафизикой Нет ничего вне патафизики; патафизика это абсолютная оборона[1]» (Shattuck 1960, 103107).
Фернандо Аррабаль, чьё мощное объединение «Паника», появившееся в 1962 году, вдохнуло новую жизнь в сюрреализм, ухватился за ошеломляющие и всеобъемлющие аспекты патафизики. «Патафизика это машина для исследования мира. [Это] нескончаемый дар: непреходящий, фаустианский или бог знает какой; божественный сюрприз. Патафизика это хлеб насущный. Невозмутимая патафизика остаётся неизменной среди вечных перемен. Патафизика: Мать бесконечности безотносительно к космосу (бесплотному или мёртвому) и Мать Вечности, не озабоченная временем (гнусной погодой или былой славой)» (Stas 2008, 102).