Я также понимал, что люди способны свернуть горы, или разобрать их по камушкам, даже голыми руками и зубами, если будут знать, что под ними кроются несметные сокровища, клад Тутанхамона, которые принесут им роскошную лёгкую жизнь с дворцами, яхтами и армией прислуги. А, если повезёт, то и власть над людьми или всем миром, что будет куда слаще любой, даже самой, сладкой жизни.
Однако нормальные люди обыватели, не одержимые ни целями, ни идеями, пальцем о палец не ударят, если под горами будут лежать всего лишь знания природы вещей, происхождения вселенных, структур ядер атомов, или секреты зарождения жизни на Земле, чему в условиях рыночного хозяйствования, рыночных общественных отношений, грош цена даже в базарный день.
Ненужность моего детища, моего творения, моей Картины, рождённой в муках творчества, конечно же, удручает меня, если не убивает, но совсем не отрезвляет. Я пьян ей беспробудно. Все пьяницы мира тут меня поймут. И я скачу куда-то по своим вселенским горам и долам, без руля и ветрил, обдуваемый лёгким космическим ветерком, содержащим в себе, помимо всего хорошего, жёсткое рентгеновское и гамма-излучение, которые в буйстве опьянения меня совсем и не пугают. Скачу один-одинёшенек, как всадник без головы, как Иван-дурак на кобыле задом наперёд, ибо для чего дураку его дурацкая голова? Но других безголовых дураков скакать без материальной мотивации, в условиях рынка, днём с огнём не сыщешь. А мне всё равно куда, и за что. Лишь бы скакать.
Как то, будучи в Грузии в водном путешествии, и бродя в составе небольшой туристской группы по гористым улочкам Тбилиси, мы заблудились, и чувствуя усталость, приостановились передохнуть рядом с разрушенным храмом. День подходил к концу, и вечернее солнце освещало нашу улочку красным светом. Мимо проходила статная рыжеволосая грузинка, лет 50, с интеллигентным и добрым лицом. И когда солнечный свет падал на её лицо, то казалось, что вместо волос его обрамляют языки пламени.
Как то, будучи в Грузии в водном путешествии, и бродя в составе небольшой туристской группы по гористым улочкам Тбилиси, мы заблудились, и чувствуя усталость, приостановились передохнуть рядом с разрушенным храмом. День подходил к концу, и вечернее солнце освещало нашу улочку красным светом. Мимо проходила статная рыжеволосая грузинка, лет 50, с интеллигентным и добрым лицом. И когда солнечный свет падал на её лицо, то казалось, что вместо волос его обрамляют языки пламени.
К ней мы и обратились за помощью, чтобы определиться куда идти. Потом разговорились: о том-о сём, слово за словом, о жизни в Грузии, о веровании грузин. Я уже тогда начал входить в ранее для меня чуждый религиозный мир, и интересовался, ходит ли она в церковь, и как часто.
Она оказалась верующей, но не фанатично, а любовно. И посещала церковь от случая к случаю. Но когда она заговорила о Святой Троице, её собственное лицо, обрамлённое огненнорыжими волосами, засветилось этим же огненным светом, как засветились лица Святых Апостолов, когда в дом, где они собрались на праздник Пятидесятницы, влетел Святой Дух:
внезапно сделался шум с неба, как бы от несущегося сильного ветра, и наполнил весь дом, где они находились. И явились им разделяющиеся языки, как бы огненные, и почили по одному на каждом из них. И исполнились все Духа Святаго, и начали говорить на иных языках, как Дух давал им провещевать.
Мне казалось, что она вознеслась в небо вслед за своей душой и парит там, удерживаемая в воздухе не крыльями, как это водится у ангелов, а красными лучами заходящего солнца, ибо образ Святой Троицы, что отражает учение о триипостасности единого по существу Бога о трёх одновременно неслиянных и неразделимых его лицах, окрылял её душу. На неё невозможно было смотреть безучастно.
Вскоре мы расстались навсегда, оставшись обоюдно довольными этим неожиданным общением, но этот эпизод с сияющим лицом от безумного верования в эту мистическую троицу мужского рода, называемую женским именем, больше напоминающую мне Пушкинских трёх девиц под окном, так сильно врезался мне в душу, что память о нём, я так и унесу с собой в иную жизнь.
То был тяжёлый период в моей жизни, когда судьба, ни без помощи жены, занесла меня в богоносное братство, в котором о Святой Троице я услышал такое вот суждение остроумного Священника, высказанное им в тёплой непринуждённой братской атмосфере: «Святая Троица есть распятье для мозгов».
Да для мозгов она действительно распятье, ибо логически её лица никак ни связать меж собой. Но для верования в неё она самый раз то, что надо. Ведь чем мутнее объекты верования, тем вера в них крепче, ибо вера слепа, как слеп и человек, окружённый всяким мутным смысловым хаосом. И когда хаос в наших головах выстраивается в порядок, чем и занимаются учёные естествоиспытатели, и исчезает из нашего быта, то вместе с ним исчезает и сам Бог, и вера в него.
В моей же голове давно полный порядок, и в ней не может быть ни Бога, ни веры в него. И мне не на кого молиться. А они всё равно никуда ни деваются, так как они присутствуют в самом этом прядке, как неотъемлемая атрибутика человеческого сознания и его души.