Миленькое, смеющееся личико Lise сделалось было вдруг серьезным, она приподнялась в креслах, сколько могла, и, смотря на старца, сложила пред ним свои ручки, но не вытерпела и вдруг рассмеялась
Это я на него, на него! указала она на Алешу, с детской досадой на себя за то, что не вытерпела и рассмеялась. Кто бы посмотрел на Алешу, стоявшего на шаг позади старца, тот заметил бы в его лице быструю краску, в один миг залившую его щеки. Глаза его сверкнули и потупились.
У ней к вам, Алексей Федорович, поручение Как ваше здоровье, продолжала маменька, обращаясь вдруг к Алеше и протягивая к нему свою прелестно гантированную ручку. Старец оглянулся и вдруг внимательно посмотрел на Алешу. Тот приблизился к Лизе и, как-то странно и неловко усмехаясь, протянул и ей руку. Lise сделала важную физиономию.
Катерина Ивановна присылает вам чрез меня вот это, подала она ему маленькое письмецо. Она особенно просит, чтобы вы зашли к ней, да поскорей, поскорей, и чтобы не обманывать, а непременно прийти.
Она меня просит зайти? К ней меня Зачем же? с глубоким удивлением пробормотал Алеша. Лицо его вдруг стало совсем озабоченное.
О, это все по поводу Дмитрия Федоровича и всех этих последних происшествий, бегло пояснила мамаша. Катерина Ивановна остановилась теперь на одном решении но для этого ей непременно надо вас видеть зачем? Конечно не знаю, но она просила как можно скорей. И вы это сделаете, наверно сделаете, тут даже христианское чувство велит.
Я видел ее всего только один раз, продолжал все в том же недоумении Алеша.
О, это такое высокое, такое недостижимое существо!.. Уж по одним страданиям своим Сообразите, что она вынесла, что она теперь выносит, сообразите, что ее ожидает все это ужасно, ужасно!
Хорошо, я приду, решил Алеша, пробежав коротенькую и загадочную записочку, в которой, кроме убедительной просьбы прийти, не было никаких пояснений.
Ах, как это с вашей стороны мило и великолепно будет, вдруг, вся одушевясь, вскричала Lise. А я ведь маме говорю: ни за что он не пойдет, он спасается. Экой, экой вы прекрасный! Ведь я всегда думала, что вы прекрасный, вот что мне приятно вам теперь сказать!
Lise! внушительно проговорила мамаша, впрочем тотчас же улыбнулась.
Вы и нас забыли, Алексей Федорович, вы совсем не хотите бывать у нас: а между тем Lise мне два раза говорила, что только с вами ей хорошо. Алеша поднял потупленные глаза, опять вдруг покраснел и опять вдруг, сам не зная чему, усмехнулся. Впрочем, старец уже не наблюдал его. Он вступил в разговор с захожим монахом, ожидавшим, как мы уже говорили, подле кресел Lise его выхода. Это был, по-видимому, из самых простых монахов, то есть из простого звания, с коротеньким, нерушимым мировоззрением, но верующий и в своем роде упорный. Он объявил себя откуда-то с дальнего севера, из Обдорска, от святого Сильвестра, из одного бедного монастыря всего в девять монахов. Старец благословил его и пригласил зайти к нему в келью, когда ему будет угодно.
Как же вы дерзаете делать такие дела? спросил вдруг монах, внушительно и торжественно указывая на Lise. Он намекал на ее «исцеление».
Об этом, конечно, говорить еще рано. Облегчение не есть еще полное исцеление и могло произойти и от других причин. Но если что и было, то ничьею силой, кроме как Божиим изволением. Все от Бога. Посетите меня, отец, прибавил он монаху, а то не во всякое время могу: хвораю и знаю, что дни мои сочтены.
О нет, нет, Бог вас у нас не отнимет, вы проживете еще долго, долго, вскричала мамаша. Да и чем вы больны? Вы смотрите таким здоровым, веселым, счастливым.
Мне сегодня необыкновенно легче, но я уже знаю, что это всего лишь минута. Я мою болезнь теперь безошибочно понимаю. Если же я вам кажусь столь веселым, то ничем и никогда не могли вы меня столь обрадовать, как сделав такое замечание. Ибо для счастия созданы люди, и кто вполне счастлив, тот прямо удостоен сказать себе: «Я выполнил завет Божий на сей земле». Все праведные, все святые, все святые мученики были все счастливы.
О, как вы говорите, какие смелые и высшие слова, вскричала мамаша. Вы скажете и как будто пронзите. А между тем счастие, счастие где оно? Кто может сказать про себя, что он счастлив? О, если уж вы были так добры, что допустили нас сегодня еще раз вас видеть, то выслушайте всё, что я вам прошлый раз не договорила, не посмела сказать, всё, чем я так страдаю, и так давно, давно! Я страдаю, простите меня, я страдаю И она в каком-то горячем порывистом чувстве сложила пред ним руки.
Чем же особенно?
Я страдаю неверием
В Бога неверием?
О нет, нет, я не смею и подумать об этом, но будущая жизнь это такая загадка! И никто-то, ведь никто на нее не отвечает! Послушайте, вы целитель, вы знаток души человеческой; я, конечно, не смею претендовать на то, чтобы вы мне совершенно верили, но уверяю вас самым великим словом, что я не из легкомыслия теперь говорю, что мысль эта о будущей загробной жизни до страдания волнует меня, до ужаса и испуга И я не знаю, к кому обратиться, я не смела всю жизнь И вот я теперь осмеливаюсь обратиться к вам О Боже, за какую вы меня теперь сочтете! Она всплеснула руками.