Театр да и только. Зоя и не была и никогда не слыла простушкой, да и подружки ее были не лыком шиты, те еще волчицы И ни одна из сторон не выказывала намерений поговорить в открытую, без обиняков. «Налить друг другу чистого вина», как говаривала Светка, до своего горе-городошника побывавшая замужем за словаком, первой скрипкой симфонического оркестра, на поверку оказавшегося цыганом, игравшим на скрипке в придорожной корчме.
Вот они ямы и буераки доинтернетной эры, язвила над собой обманутая и пережившая год непростых приключений Светка. Ее вызволяли всей родней, посольством, и даже гастролировавший в Братиславе театр «Ленком» каким-то неучтенным историей образом отметился. Сейчас бы «зазуглила» это чучело, и всех дел.
Ты же сама рассказывала, как все в один голос тебе талдычили: очнись, девка, цыган он!
Любила.
Со временем девичья охота на Зоины сонники стала чем-то наподобие слегка затянувшейся, однако же необременительной игры. Зоя все так же отмахивалась: «Ладно елей-то лить, вас послушать так прямо святая. Иногда добавляла: Насквозь вижу все ваши игры» и нарывалась на встречное: «А чего тогда?», и вечно «откупалась» неведомо от чего шоколадками, пряниками к чаю да готовностью безропотно подменить подруг, если у кого образовались дела, «несовместимые с графиком», как требовала писать в заявлениях взбалмошная начальница, она же хозяйка. При этом не теряла надежды, а если по правде, то и нежно ее лелеяла, что однажды ей самой пригодятся всезнающие книженции, и жизнь станет ну если не веселее, то правильнее. «Для кого правильнее? спрашивала себя Зоя и отвечала, не задумываясь: Ну не для тебя же». Смотрела при этом в зеркало, а не наверх.
И еще одна мелочь Как и свойственно мелочам, слишком часто бывают они всему головой, но не хлебом Опустевшее место на книжной полке, похожее на переживающую не лучшие времена челюсть Зоя специально поставила визуальный эксперимент, непременно тревожило бы хозяйку квартиры напоминанием о шикарном мужчине, по стечению обстоятельств бывшем дантистом, так бесславно оставившем Зою после целых шести месяцев красивых и весьма-весьма обнадеживавших ухаживаний.
Шикарный мужчина дантист (и это отчасти смягчало Зоину боль), покидал сцену. Покидал в манере шикарно-мужской: сперва он бросил дорогущую шубу к ее ногам и только потом саму Зою, уже в шубе. Это не считая двух пломб, коронки и чистки с отбеливанием.
В результате многообещающего, но оказавшегося недолговечным романа во рту у Зои сделался форменный Голливуд, а всю ее, вплоть до пяток, теперь согревала натуральная рысь. Неохваченные этой заботой оставались только предпочитаемые Зоей повсюду, кроме рабочего места, высоченные каблуки. Кабы она смогла пусть на время, на секунду-другую перекраситься в прожженную материалистку и откреститься от всяческой интеллигентской мишуры типа романтики, лирики, любовей и прочих соплей про разбитое сердце, то сочла бы состоявшийся натуральный обмен и уместным и выгодным для себя. Но такой откровенный цинизм ей претил.
Зоя давно отвыкла глубоко и подолгу грустить по поводу недостижимости или утрат небезразличных ее женской сути мужчин, но неудача отношений с дантистом по масштабам душевной травмы оказалась чуть ли не в одном ряду с самым сильным девичьим переживанием недостаточно развитой для десятиклассницы грудью и ненавистью к запредельно обидному вердикту «доска». Невыносимо было и то, что вынесен был вердикт допущенным к телу (слегка, никаких бурных вольностей) вроде бы воздыхателем после целого вечера нудных, трудно Зоей сносимых и настырных оглаживаний.
Ну чего? Продолжение будет?
Какое продолжение?
А ты чего ждала?
Обойдешься. Не лезь, заору, я предупредила
Не очень то и хотелось. Ты такая доска!
Ах ты, сволочь прыщавая! оттолкнула от себя слюнявого ухажера Зоя, захлебнувшись от горя и ярости.
Прыщи у меня сойдут, а ты так и останешься доской. Доска!
Врезать по криво лыбящейся роже Зоя не отважилась, парень был здоровым и наглым, запросто мог ответить. Ей вообще-то с ним повезло, видимо, ему и в самом деле не очень хотелось.
Это хамоватое и незадачливое существо с вытершимся из памяти именем наследило-таки в сознании Зои, и она долгое время подкладывала в бюстгальтеры вату. Народное «ноу-хау» обидно мешало ей обжиматься с юношами на техникумовских вечеринках и вводило в смущение при потворстве чуть большей настойчивости с мужской стороны. Девичьи «уловки-секретики» вынуждали Зою краснеть, отнекиваться и нервничать, то есть заметно осложняли жизнь, но все же не отменяли ее совсем. Скажем, не каждый раз. Со временем, подчитав запретное и послушав интимное, но главное попрактиковавшись, Зоя талантливо и в короткие сроки освоила ряд ловких приемчиков, помогавших неловко вскрывшемуся обману (или всё же про грудь это «преувеличение», а не «обман»?) в ту же секунду забыться. Чума, как ласково умела прижаться, ну и вообще
Так уж вышло, что по большому счету Зоины переживания в отношении собственных прелестей, точнее недостатков, пришлись ей в конечном итоге к пользе. Пусть не монашествовала, но за годы учебы лишь трое молодых людей могли похвастаться ее благосклонностью и поразиться превеликому для незначительных лет умению, что наводило на неверные мысли и третий или второй? за неуместное предположение получил по физиономии и клялся-божился: «Я дурак, идиот, кретин. Ну, убей меня, только не гони» на самом деле ничего такого не думал. Все трое порознь ревностно блюли тайну, замешавшись в компанию не преуспевших в ухаживании за Зоей приятелей, полагавших ее девушкой со странностями, или «телкой с прибабахом», и вообще слишком много о себе воображавшей. Недотрогой, если одним словом.