Ты, как я погляжу, глуховат. Так я повторю погромче. Живо вылезай из этой чёртовой ямы! Извинись передо мной и мальчиком! И отдай ребёнку лопатку! Карлик ты неотёсанный!
Через минуту гном вылез из ямы и встал на песочную горку, чтобы казаться выше в росте; кровавость его глаз стала ещё заметнее. Он опёрся рукою на лопатку, пощупал зубом найденную монету и с пространным презрением лесного гнома посмотрел на Недокрадова.
Ты чего развопился? сказал гном.
Отдай лопатку и проси прощения! требовательно и жёстко сказал Недокрадов.
Хе! Чего захотел. Исчезни с глаз моих! ответил гном, откинул в сторону лопатку и плюнул в чиновника: Тьфу!
И тут под воздействием гномьей слюны Иван Кириллович Недокрадов стал постепенно исчезать. Исчезла сперва чиновничья обувка, потом ноги Недокрадова, затем его руки, и вот вскоре весь чиновник был уже невидим миру. Он стоял в песочнице, пытаясь оглядеть свою бестелесность. А злой гномик, рассмеявшись пугающим, триумфальным смехом, юркнул в зелёный куст и исчез.
Невидимка! Я невидимка! Проклятый гном! Что ты натворил?! крикнул Недокрадов и бросился к кустам. Исправь всё немедленно! Слышишь меня? Исправь!
Гном слышал его, но не отзывался, он неспешно шёл своими тоненькими ножками по лесной тропинке и ласково поглаживал кармашек на своих штанах, где покоилась золотая монета.
В это время к песочнице подошла мама обиженного мальчика; подняв лопатку, она взяла сына за руку и пошла с ним прочь от песочницы.
Мама, сказал мальчик, тут был дядя и он истес совсем истес.
Да, сынок, ответила мама, дяди часто так делают, куда-то совсем исчезают Наш папа тоже куда-то исчез. За хлебом его отправила, а он исчез
Граждан крикнул было Недокрадов, но тут же осёкся, осознав, что, не имея видимости, он будет безуспешен в общении с теми, кто этой видимостью обладает.
Грустный и безутешный, он сел на скамью и стал размышлять о своём крайне неприятном положении.
«Идти домой я не могу, думал Недокрадов, жена сойдёт с ума. Воспользоваться случаем и хорошенько потрясти казну? Так на что мне деньги? С невидимкой никто торг вести не будет Эврика! вдруг вскричал он, вспомнив, что в его жизни существует тёща. Ну, Лукерья Мартыновна, я тебе задам, я тебе устрою приятный день рождения! Ты запомнишь его навсегда. Я такой подарочек преподнесу, что не забудешь. Из памяти такое не вырвешь. А зачем ждать до завтра? Пойду-ка я сейчас к ней, помогу с хлопотами. Ты у меня разморозишь свою любимую курочку, а я тебе помогу её хорошенько зажарить! Но сперва я миленько обстригу твоего драгоценного кота, начну с хвоста, да-да-да, точно, с хвоста. А твои любимые голубые занавески, эти отвратительные тряпки, я, Лукерья Мартыновна, хорошенько обрызгаю бульоном. А потом потом ну хватит. Пора за дело браться».
Встав со скамьи, Иван Кириллович Недокрадов отправился к тёще, совершать задуманное.
Вот она, избушка на курьих ножках, подходя к тёщиному дому, брезгливо пробурчал чиновник. Предвкушая проказы, он радостно потирал руки. «Сейчас, сейчас», повторял он про себя. Но только он приблизился к дверям «вражьей обители», как вся его невидимость неожиданно иссякла.
Гномья слюна имела временное действие. Недокрадов, схватившись за голову, стал укорять себя за медлительность и долгие размышления. Развернувшись, он отправился обратно, туда, где (хоть и в оскорбительной форме) получил свою невидимость.
Когда Недокрадов очутился перед кустом, куда юркнул его обидчик, он начал дико трясти зелёные ветки, громко призывая гнома:
Вернись! Вернись, чёртов карлик! Плюнь в меня снова! Я не успел! Не успел!..
Гномик вылез из соседнего куста, посмотрел на беснующегося чиновника кровавыми глазками и, покрутив пальцем у виска, сказал:
Ты дурак? Чего пристал-то ко мне?
Плюнь, плюнь в меня снова, вежливо попросил Недокрадов. Очень нужно. Пойми, я не успел
Фрейда на тебя нет, сказал гномик и, плюнув на землю, скрылся в кустах.
Поникший Недокрадов уселся на скамейку и вздохнул с великой натугой. Через пять минут его мысли оторвались от всего, что связывало его с тёщей. Он снова задумался о госбюджете, о чёрной икре и о вечности.
Рассмешить Черчилля
Тридцать пять лет занимаясь разведением, селекцией и продажей овец, Евлампий Христофорович Кунжутов и предположить не мог, что однажды к нему в руки попадёт живая обезьяна.
Случилось это в воскресенье, когда Евлампий Христофорович был у себя дома и готовился вкушать котлетки из седла селекционного барашка. Они уже лежали на столе и, дымясь, струили искусительный, крылатый дух. Кунжутов вонзил вилку в поджаристую снедь, пустившую по тарелке горячие ручейки маслянистого сока, но вдруг чья-то неучтивая рука нажала на кнопку дверного звонка.
На пороге стояли два здоровенных человека в тёмных очках и строгих костюмах, у обоих были тяжёлые подбородки и подвижные желваки. На руках у одного, держась морщинистыми пальцами за красный деловой галстук амбала, сидел среднего размера шимпанзе, смотревший на Кунжутова взглядом африканской бедности. Он был так печален, будто совсем недавно залпом прослушал все оперы Пуччини.