Выше шкафов и в простенках между окнами виднелись выбеленные стены, похожие на меловые архаичные скалы, помнящие еще динозавров. Впрочем, слово «выбеленные» здесь означало лишь то, что когда-то их чуть ли не современники тех самых динозавров покрыли побелкой. Но за давностью лет она сменила свой белый цвет на желтый оттенок зубов заядлого курильщика.
Вокруг столов стояли стулья с высокими неудобными спинками и сиденьями все из того же неизбывного в казенных и бедных местах дерматина. Несколько пыльных шаров из матового стекла, свисающих с потолка на покрытых патиной медных стержнях, излучали тусклый, как лунное сияние, свет. Именно такой была кафедра литературы педагогического института одного из заполярных российских городов.
В тот вечер там находились двое. Один, тот, что моложе, был высоким и смуглым, его нос имел горбинку, а густые жесткие волосы были коротко острижены. Его античный профиль четко вырисовывался на фоне темного окна, за которым бесновалась отчаянная мартовская метель.
Второй мужчина был тучен, седые кудрявые волосы его были всклокочены, как будто за пару минут до этого он в раздумье запустил в них пятерню, а потом так и не пригладил. Помятый костюм в рисунке своих складок соотносился более с узором на спинке стула, нежели с изгибами тела, на которое был напялен, что выдавало в его владельце человека, привыкшего проводить дни за письменным столом. Вот и сейчас он склонился над кипой машинописных страниц, сидя в дальнем углу комнаты. Тишину, которая царила в помещении, можно было бы смело назвать гробовой, кабы не оглушительное тиканье настенных электрических часов, подвешенных над входной дверью.
Толстяк поднял голову, бросив быстрый взгляд на громогласный хронометр, а затем переведя его на своего более молодого товарища.
Данай Эвклидович, что же вы домой не идете? произнес он. Скоро восемь уже.
И что с того? фыркнул заезжий лектор, уставившись на толстяка так, словно тот предлагал ему что-то абсолютно нелепое и даже неприличное для серьезного человека. Куда мне идти? В съемную квартиру? Это мой дом на ближайшую неделю.
Но здесь-то чего сидеть, в пыльном помещении? пожал плечами толстяк.
А вы заезжий лектор замялся, не зная, очевидно, имени своего собеседника.
Кукушкин Павел Борисович, с готовностью подсказал толстяк. Я был у вас сегодня на лекции.
Да, я помню, хмыкнул заезжий лектор, вернувшись затем к своему так и не заданному вопросу: А вы, Павел Борисович, чего сами-то припозднились?
Я, Данай Эвклидович, студентку жду, охотно сообщил Кукушкин. Она мне зачет по античке придет сдавать.
Понятно, протянул его собеседник.
Он хотел еще что-то добавить, но его прервал робкий стук в дверь, напоминавший более поскребывание мелкой и не слишком избалованной своими хозяевами собаки.
Наверное, ваша студентка, предположил институтский гость. Хорошо учится?
Да ничего, старается, понизив голос, чтобы его не было слышно за дверью, пробормотал Кукушкин и добавил уже громко, адресуясь к позднему посетителю: Да-да, входите, пожалуйста.
А можно, я вашу студентку поспрашиваю? поспешно, заговорщически подмигнув при этом своему коллеге, предложил Данай Эвклидович.
Я, Данай Эвклидович, студентку жду, охотно сообщил Кукушкин. Она мне зачет по античке придет сдавать.
Понятно, протянул его собеседник.
Он хотел еще что-то добавить, но его прервал робкий стук в дверь, напоминавший более поскребывание мелкой и не слишком избалованной своими хозяевами собаки.
Наверное, ваша студентка, предположил институтский гость. Хорошо учится?
Да ничего, старается, понизив голос, чтобы его не было слышно за дверью, пробормотал Кукушкин и добавил уже громко, адресуясь к позднему посетителю: Да-да, входите, пожалуйста.
А можно, я вашу студентку поспрашиваю? поспешно, заговорщически подмигнув при этом своему коллеге, предложил Данай Эвклидович.
Пожалуйста, профессор, торопливо, точно спохватившись, закивал Кукушкин, буду только рад.
Тем временем дверь открылась, и в комнату, освещенную подслеповатым светом ламп-шаров, вошла худенькая девушка в джинсах и свитере. Под мышкой она с трудом удерживала несколько толстых книжек.
Павел Борисович, можно? осведомилась она.
Давай, давай, Юля, проходи, подозвал ее Кукушкин.
Девушка сгрузила книги на стол, за которым сидел пожилой профессор, присовокупив их к внушительной стопке уже лежавших там фолиантов, и, скрипнув старым рассохшимся стулом, присела напротив преподавателя, уставив на него опасливый взгляд серых глаз.
Сам же Кукушкин, взмахнув обеими руками, как будто хотел, чтобы гость разделил с ним трапезу, пригласил своего коллегу приступить к экзаменовке. Тот с готовностью подхватил ближайший стул и подсел к общему столу.
Профессор Астахов, Юленька, вас поспрашивает, пояснил Кукушкин девушке, которая от этого, как казалось, испугалась еще больше.
Поиграв немного желваками, словно разминаясь перед сложным артикуляционным упражнением, Данай Эвклидович задал студентке, в глазах которой отражался теперь уже полнейший ужас человека, приговоренного к смертной казни и переданного конвоирами в руки палача, свой первый вопрос: