И как же ты это установил?
Эмпирически, пожал мальчик плечом и погрузился в созерцание текущих струй столь отрешённо, что я понял: аудиенция закончена
А навстречу шёл мальчик постарше, лет тринадцати. Он не шёл, а словно немного взлетал с каждым шагом, а потом с сожалением приземлялся. Он что-то говорил сам себе и смотрел вперёд громадными голубыми глазами, не замечая ничего вокруг.
Здравствуй! сказал я ему.
Здравствуй, отозвался он эхом.
Взгляд его на мгновение коснулся меня, и я замер на месте. Словно само небо глянуло на меня: спокойно, почти не замечая, но излучая свою блаженно-небесную сущность. Это было и радостно, и больно.
Правда, аутисты1 особые существа? спросил меня кто-то, подошедший так быстро, что я не успел этого заметить.
Высокий, худощавый, с курчавой шевелюрой, достойной рок-музыканта. Он искрился интересом ко всему, что происходит вокруг, и какой-то деятельной энергией, постоянно выбирающей себе наиболее подходящее русло. Лёгкую паузу, предоставленную для ответа, я использовать не сумел, но это было и не обязательно. Вопрос непринуждённо перешёл в ответ.
Господь им чего-то не дал, а что-то особое дал с избытком. Вот и Андрей ему очень трудно общаться. Я просто горжусь, что он вам сказал «здравствуй». Но, знаете, это особая личность!.. А вы, наверное, журналист? И книга у вас под мышкой для меня. Меня зовут Игорь. За книгу спасибо. Приходите на взрослый тренинг в полдвенадцатого. Если получится, конечно.
Кое о чём я хотел бы расспросить, но не успел. С трёх разных сторон раздались крики «Игорь! Игорь! Игорь!» и он убежал, по-моему, в три стороны сразу.
Я задумался: почему в полдвенадцатого? Сейчас ведь первый час. Значит, в полдвенадцатого НОЧИ? Неужели он думает, что я здесь ночевать останусь?.. Ну и напористые они здесь!
Мне Игорь сказал, что вы журналист! тонким срывающимся голосом обратился ко мне парень лет восемнадцати, ужасно высокий и ужасно худой. А как по-вашему, справедливо ли Чуковского причисляют к великим детским поэтам? Вы заметили, с какой навязчивостью он писал о крокодилах?..
И мы углубились в обсуждение тонкостей поэтики классика детской литературы. Костя (представиться он забыл, но я всё-таки вытребовал у него имя) нападал, мне оставалось защищать дедушку Корнея. Что ж, мне и вправду нравились его стихи, а крокодилы меня вовсе не смущали. Потом дошло и до Хармса, и до Сапгира (его Костя уважал). Юный эрудит шпарил стихи наизусть, и некоторые из них, признаться, я слышал впервые.
С вами интересно разговаривать, обронил мой собеседник. Здесь не так много начитанных людей. К тому же я тут всем уже надоел.
Прошу прощения, вмешалась в разговор строгая рыжеволосая женщина. Мне сказали, что вам нужно дать талоны на обед и на ужин. А переночевать вы можете в летнем корпусе номер два, вторая комната.
Вот видите, с горечью сказал Костя. Наш разговор ничего не стоит. В любой момент его можно оборвать.
Костя, перестань, я тебя умоляю, вздохнул женщина.
Да, конечно! Всегда одно и то же. Всё, ухожу. Естественно никому я не нужен! пронзительно воскликнул Костя, воздевая руки к небу.
Быстрыми шагами он унёсся прочь и вскоре исчез среди елей.
Быстрыми шагами он унёсся прочь и вскоре исчез среди елей.
Ничего страшного, женщина грустно посмотрела мальчику вслед. Просто нелегко жить с шизофренией. А вообще-то он очень талантлив. И сам стихи сочиняет. Попросите его прочитать
Попрошу. У вас, видно, уже решено меня до завтра оставить.
Почему до завтра? Я вам утром в столовой на любой день выдам талоны.
Ах, да! За талоны спасибо.
Почему спасибо? удивилась женщина. Сорок рублей за обед и двадцать за ужин. Мы благотворительная организация, но только для тех, кому это действительно нужно.
Ой, извините, я с облегчением полез за кошельком.
Приятно знать, что ты ничем никому не обязан. А то будут ждать от меня ответных любезностей, журналистских. Очерк там, или ещё что. Но я же во всех этих аутизмах и шизофрениях тёмный лес.
Ещё тут было много «дэцепэшников» детей с церебральным параличом2. Так мне сказал Александр Иванович, главный в лагере врач, который подсел ко мне на скамейку. Это было перед плацем утрамбованной площадкой, где с детьми занимались ездой на лошадях.
Лечебной верховой ездой, уточнил доктор. Или, по-другому, иппотерапией.
О, новое веяние? усмехнулся я.
Какое там новое! Ещё Гиппократ советовал верховую езду для больных и раненых, а особенно для душевнобольных. Так и говорил, что она освобождает от тёмных мыслей, приносит весёлые и ясные. Да и не только мысли. Тело, психика всё на лошади оживает. Мы только подбираем для каждого нужные ему упражнения. Вон, глядите, Дима на Руула садится.
Диме на вид было лет семь (десять, поправил доктор). Он упорно смотрел в землю наверное, потому, что двигаться по ней ему было очень трудно. Двое взрослых помогли ему вскарабкаться на деревянные ступени помоста, возле которого стоял широкобокий конь Руул цвета крем-брюле и с ещё более светлой гривой. Проверили, хорошо ли застёгнут шлем на голове у мальчика, неторопливо, движение за движением, усадили его в седло, вставили ноги в стремена. Парень-коновод какого-то очень странного, наивно-важного вида, взял под уздцы коня, и они отошли от помоста.