Мать Александра, которую в первый раз привезли сюда на машине, долго плакала возле родных могил, говорила, что скоро и она сюда переберется. Глядя на мать, заплакала Мария, за Марией Илья, за Ильей Николай. И было в этом плаче что-то трогательное и очистительное, освобождающее от гнета вины перед всеми ушедшими в мир иной
На пути от кладбища к дому говорили мало, зато дома на веранде просидели до звезд. Илья рассказал о своем старшем сыне, который стал летчиком и сейчас испытывает новые реактивные самолеты. Мария представила всем своего нового мужа, с которым она встретилась незадолго до войны. Рассказа о том, что вместе они закончили один педагогический институт и два года преподавали в Магадане, чтобы накопить денег на автомашину марки «Победа».
Только Николай в этот вечер молчал. Ему не хотелось рассказывать о тяжелых годах за колючей проволокой. О том, как в сорок втором его неожиданно освободили и направили на фронт. Как он служил в артиллерии, лечил лошадей и дошел с боями до Кенигсберга, где встретил весть о капитуляции Германии
Потом, уже за поминальным столом, он твердо решил переехать на жительство в Осиновку и выстроить дом на берегу реки, тем более что Вятка манила его всегда. Да и как же иначе на её берегах он провел всё свое детство, и хотя со стороны это время могло показаться трудным, ничем не примечательным, для Николая в нем была своя прелесть, свой тайный смысл.
Здесь на стыке детства и юности он впервые попал на солнцепек любви. Здесь он выкурил первую сигарету, выпил первую рюмку водки, подрался первый раз из-за девушки, поймал первую крупную рыбу, обрел первый жизненный урок, из которого потом всю жизнь делал выводы.
Николай и Лукерья
До переезда в Осиновку у Николая и его жены Лукерьи не было детей. Николаю было уже далеко за сорок, его рыжеватые усы стали седеть, на голове блестела лысина, возле глаз появились глубокие морщинки веером. Он стал переживать о том, что не сможет оставить после себя наследников.
Но уже на следующий год после переезда в Осиновку жена у Николая неожиданно забеременела.
Появился на свет первый ребенок, за ним второй, третий, четвертый. Дети стали быстро расти, и с такой же неумолимой быстротой стал стариться он. Сначала его лицо сделалось как бы излишне широким и полным, похожим на грушу, потом появился приличных размеров живот, нависающий над опушкой брюк. Потом откуда-то пришли сонливость и апатия. Следом за апатией появилась одышка. Он стал редко смотреться в зеркало, и, когда по утрам брился, у него всегда было удручающе грустное выражение лица
Не старилась с годами только Осиновка. Она все разрасталась и молодела, как будто питалась тайными соками революционной Отчизны, заражалась её взрывным энтузиазмом.
Когда Осиновка была большой деревней, она уже тогда представляла из себя довольно сложный организм, а когда постепенно стала превращаться в город этот организм усложнился многократно. В этом организме появились те условности, которых раньше никто не замечал, те противоречия, о существовании которых никто не подозревал. То есть вдруг оказалось, что настоящая жизнь в маленьком городе вовсе не характеризуется тяжелым трудом на земле или изготовлением каких-либо полезных для жизни предметов своими руками. Она не связана с продолжением рода и сохранением среды обитания. Вовсе нет. Настоящая жизнь это, оказывается, успешное продвижение человека от одной весьма условной цели к другой, от одного понимания к другому, от одной любовной интриги к другой, где система ценностей весьма условна и далека от христианских заповедей. То есть город бывшим крестьянам вдруг стал представляться страной чужой жизни, где больше всего ценится не тяжелый труд на благо семьи, а успех в обществе. Где разные чудачества принято считать издержками творческого взгляда. Где надо быть здоровым и сильным, жить на полную катушку какое-то время, а потом будь что будет.
Николай и Лукерья много лет не могли, как следует, вписаться в этот новый для них мир. По инерции они ещё долго держали скотину, громоздили возле дома неуклюжие сараи и хлевы, копались в огороде. По весне строили теплицы и парники, а ближе к осени непременно ходили в лес за грибами, которые, по причине плохого здоровья есть уже не могли, но по инерции собирали, закатывали в банки и солили впрок. И при этом им казалось, что они живут, как все люди, делают свои дела так, как принято, и это придавало их жизни некий понятный смысл. Рационализм и бесчувствие города были им чужды.
Николай и Лукерья много лет не могли, как следует, вписаться в этот новый для них мир. По инерции они ещё долго держали скотину, громоздили возле дома неуклюжие сараи и хлевы, копались в огороде. По весне строили теплицы и парники, а ближе к осени непременно ходили в лес за грибами, которые, по причине плохого здоровья есть уже не могли, но по инерции собирали, закатывали в банки и солили впрок. И при этом им казалось, что они живут, как все люди, делают свои дела так, как принято, и это придавало их жизни некий понятный смысл. Рационализм и бесчувствие города были им чужды.