Так что жили они так, как хотел фермер, и время от времени кто-нибудь исчезал. Кролики стали странными, не похожими на других. Они прекрасно понимали, что происходит. Но даже самим себе говорили, что все хорошо, потому что еда у них отличная, потому что бояться нечего, кроме одного. Временами их все же охватывал страх, но не настолько, чтобы они решились взять и уйти отсюда. Они забыли привычки лесных кроликов. Забыли Эль-Ахрайраха, ибо какой смысл в проделках и выдумках, если жить приходится в доме врага и плясать под его дудку. И взамен наших историй и сказок у них появились свои замечательные искусства. Из встречи они устроили настоящую церемонию с танцами. Они научились петь, как птицы, и рисовать на стенах; и хотя это не совсем помогло, но им стало легче жить и легче убедить самих себя в том, что они прекрасные парни — настоящий цвет кроличьего рода, умнее даже сорок. У них нет старшины — да и откуда ему взяться? — ведь старшина должен стать для своих Эль-Ахрайрахом и беречь племя от смерти. А здесь и не было никакой смерти, кроме одной, но против нее любой старшина был бы бессилен. Взамен Фрит дал им певцов, болезненных и прекрасных, как пух на шипах дикой розы, оставленный малиновкой. А певцы, которые где-то в других местах могли бы стать настоящими мудрецами, не слыша ни единого слова правды, погибали под тяжестью тайны, пока не придумали эту сладкую чушь о достоинстве, о согласии — обо всем, что помогало поверить в любовь кролика к блестящей проволоке. Но одно строгое правило у них все-таки есть, причем строжайшее. Никто не смеет задать вопрос «где?» и никто не смеет отвечать на этот вопрос — разве что в песне или в стихах. Об этом надо молчать. Спрашивать «где?» — плохо, вспоминать о проволоке при всех — невыносимо. Вот за это могут избить и даже убить.
Пятик умолк. Никто не шелохнулся. В тишине Шишак, пошатываясь, встал на лапы, проковылял несколько шагов в сторону Пятика и снова упал. Но Пятик не обратил на него внимания и по очереди переводил взгляд с одного на другого. Потом он снова заговорил:
— А потом из-за вереска ночью пришли мы, дикие кролики, которые пытались выкопать себе норки по другую сторону поля. Здешние кролики встретились с нами не сразу. Им надо было подумать, как лучше поступить. Но они быстро сообразили. Лучше всего привести нас к себе и ничего не говорить. Понимаете? Фермер ставит лишь несколько ловушек, и если в них попадется кто-то из чужаков, то здешние кролики проживут подольше. Ты, Черничка, хотел, чтобы Орех рассказал им о наших приключениях, но не вышло. Когда кто-то стыдится себя, захочется ли ему знать про чужие подвиги, зачем ему слушать открытый и честный рассказ от того, кто им обманут? Продолжать дальше? Все сходится, тютелька в тютельку. А вы говорите — убить и самим там жить! Жить под крышей из костей, увешанной блестящей проволокой! Самим отправиться навстречу несчастьям и смерти!
Пятик опустился в траву. Шишак, за которым все еще волочился страшный гладкий колышек, потянулся и носом коснулся кончика носа Пятика.
— Я пока что еще жив, Пятик, — сказал он. — И все мы живы. Ты разгрыз колышек куда крепче того, что волочится за мной. Говори, что нам делать.
— Что делать? — откликнулся Пятик. — Как что? Уходить, причем немедленно. Я уже сказал об этом Барабанчику.
— Куда уходить? — спросил Шишак.
— В холмы, — вместо Пятика ответил Орех.
К югу от ручья начинался плавный подъем. Там тянулась проселочная дорога, а за ней виднелся лесок. Орех побежал в эту сторону, и остальные, кто по одному, кто парами, потянулись следом за ним.
— Как быть с проволокой, Шишак? — спросил Серебряный. — Вдруг опять затянется.
— Нет, петля уже ослабла, — ответил Шишак. — Если бы шея не так болела, я давно ее сбросил бы.