Они были умны, их ум уже был дисциплинирован четкостью ясностью науки, и им было по шестнадцать лет. Но с этого
момента спор перестал доставлять удовольствие Шевеку, как немного раньше — Кветуру. Он был встревожен.
— Да кто же захочет лететь на Уррас? — настойчиво спросил он. — Зачем?
— Это детский разговор, — сказал Кветур. — Вон, говорят, в некоторых других звездных системах тоже есть жизнь, — и он махнул рукой куда-то в залитое лунным светом небо. — Ну и что? Нам-то ведь повезло — мы родились здесь!
— Если мы лучше любого другого человеческого общества, — возразил Тирин, — то мы должны были бы им помогать. Но это нам запрещено.
— Запрещено? Это слово — не органическое. Кто запрещает? Ты овеществляешь саму интегративную функцию, — страстно сказал Шевек, наклонясь вперед. — Порядок не есть «приказ». Мы не покидаем Анаррес, потому что мы и есть Анаррес. Ты — Тирин и поэтому не можешь вылезти из кожи Тирина. Тебе, может, и хотелось бы попробовать побыть кем-нибудь другим, чтобы узнать, на что это похоже, но ты этого не можешь. Но разве тебе силой не дают этого сделать? Разве нас здесь удерживают силой? Что это за сила — какие законы, правительства, полиция? Ничего этого у нас нет. Просто наше собственное бытие, наша сущность как одониан. Твоя сущность — в том, чтобы быть Тирином, моя — в том, чтобы быть Шевеком, а наша общая сущность в том, чтобы быть одонианами, ответственными друг перед другом. И эта ответственность и есть наша свобода. Избежать ее означало бы потерять нашу свободу. Ты что, действительно хотел бы жить в обществе, где у тебя не было бы ни ответственности, ни свободы, ни выбора, а только право мнимого выбора между повиновением закону и неповиновением, за которым следует наказание? Ты бы действительно хотел пойти жить в тюрьму?
— Да нет, черт возьми. Что уж, и поговорить нельзя? С тобой, Шевек, беда в том, что ты ничего не говоришь, пока не накопишь целый вагон адски тяжелых кирпичей-аргументов, а потом как вывалишь их все сразу и даже не взглянешь на окровавленное тело, раздавленное этой горой кирпичей…
Шевек уселся с видом человека, доказавшего свою правоту.
Но, Бедап, коренастый, крепкий парень с квадратным лицом, грызя ноготь на большом пальце, сказал:
— Все равно, от сути того, что сказал Тирин, мы не ушли. Хорошо было бы знать, что мы знаем об Уррасе всю правду.
— Кто же, по-твоему, нам врет? — спросил Шевек.
Бедап невозмутимо встретил его внимательный взгляд.
— Кто, брат? Кто же, как не мы сами?
Планета-сестра лила на них свой свет, безмятежная и ослепительная, прекрасный пример невероятности реального.
Насаждение лесов на Западно-Темаэнской Литторали было одним из великих предприятий пятнадцатого десятилетия Заселения Анарреса; в нем были заняты в течение двух лет почти восемнадцать тысяч человек.
Хотя длинные пляжи Юго-Востока были плодородны и обеспечивали многие рыбацкие и земледельческие общины, пахотная земля лишь узкой полосой тянулась вдоль моря. Дальше от моря и к западу широкие равнины Юго-Запада на всем протяжении были почти необитаемы, если не считать нескольких лежащих далеко друг от друга рудничных городков. Этот район назывался Пыль.
В предыдущую геологическую эру Пыль была необъятным лесом холума — вездесущего, преобладающего на Анарресе вида растений. Климат тогда был жарче и суше. Длившаяся тысячелетиями засуха убила деревья и иссушила почву, превратив ее в мелкую серую пыль, которая теперь при каждом дуновении ветра поднималась, образуя холмы столь же чистых очертаний и столь же бесплотные, как всякая песчаная дюна. Анаррес надеялся восстановить плодородие этой не знающей покоя земли, вновь насадив погибший лес.