Дамир содрогнулся, у него начали дрожать губы, а нож в руке вдруг изменил направление. Движение господина Фейта было настолько стремительным, что лезвие не успело даже оцарапать кожу. Он вырвал нож из ослабевшей руки и отбросил подальше, прижимая к себе Дамира.
– Кто же тебя так напугал, парень…
Мальчик всхлипнул и обмяк, исступленно разрыдавшись: ничего страшнее этого Фейт еще не видел: Дамир плакал без слез, заходясь беззвучным криком, и ничего не оставалось, только сжимать бьющееся в припадке тело, вливая в него свои силы.
Ни времени, ни возможности ставить даже простейший барьер, который был не столько охранным, сколько еще заглушал и рассеивал чары, – не оставалось. Но если уж он сделал нечто подобное для совершенно чужого человека, то сейчас и вовсе нет смысла рассуждать: мастер Фейт вломился в расстроенное помутненное сознание… …Его кошмар – дождь из режущего крошева и сточная канава, в которую он уполз, обнаружив себя живым. А раньше…
Сначала восхищение: Дамир никогда не видел такой роскоши, столько шелка сразу, столбики кровати украшают резные фигурки, вместо стекла – цветочный витраж. Он никогда не ел так сытно и вкусно.
Однако окружающее его великолепие все больше усиливает смутную тревогу, да и в сказки Дамир давно не верит – чего ради его забрали сюда из приюта? И куда – сюда…
Куда – на свое несчастье, он понял, когда уже было поздно.
– Какие глазки, чистый сапфир!
– А губки… просто предназначены, что бы вставить в этот сладкий ротик! – последовавшая за непристойностью попытка не удалась, но сразу прояснила всю картину. …Вездесущие руки, забирающиеся в самые заповедные уголки, по-хозяйски шарящие по беспомощному телу, похожему больше на тряпичную куклу – как же он не заметил, что его чем-то опоили! Рвется из глубины – оттолкнуть, отбросить, – но сознание рассыпается прелой ниткой… И все же он продолжает воспринимать происходящее.
Ужас. Омерзение. Отчаяние.
Он не кричит и не плачет: это не с ним… конечно, не с ним!
Боль – утверждает обратное.
Бесполезно просить о пощаде и помочь некому… Дамир лишь еле слышно всхлипывает, сквозь стиснутые до хруста зубы.
Хуже всего понимание, что это только начало, что его не отпустят, а у этих достаточно опыта, что бы сломить любого… Разве у него есть выход: покориться сразу или дождаться пока его сломают, растопчут окончательно, превратив даже не в раба, а просто вещь для удовлетворения извращенной похоти?
Когда его ненадолго оставляют в покое, Дамир запредельным усилием сползает с пышной постели и добирается до окна, что бы не прыгнуть: упасть – сквозь изысканный цветочный витраж…
"Я не хочу этого знать! Не хочу видеть!
Надо!" Боль в виске была ослепляющей в прямом смысле. Ладанка на груди налилась тяжестью, и казалась мельничным жерновом на шее утопленника. Она отзывалась еще более интенсивной, тянущей, ноющей болью в сердце, от которой было трудно дышать.
Хотелось сейчас же бросится в славный город Винтру и пустить скотов на кровавые ошметки… Что бы не осталось камня на камне не только от притона, но и от самого города, в котором возможно такое!
Вместо этого, господин Фейт, тянул парнишку обратно, и когда из-под загнутых длинных ресниц потекли настоящие живые слезы, понял что победил.
– Поплачь, это правильно… Твое счастье, мальчик, что ты еще умеешь плакать…
Ты сильный. Ты боролся и победил. Ты выжил. А остальное – всего лишь призраки…
Мы с ними справимся, – он чувствовал себя опустошенным едва ли не больше, чем несчастный мальчишка.
Не до книги было, – остаток ночи доктор Фейт отпаивал парнишку успокаивающими настойками. Дамира трясло, он дергался и цеплялся за снова спасшие его руки: где его такого оставишь.