Мене! Мене, Кринку запамятовали! Без мене вам никоим побытом! Никуды!
А на черном, словно студень, вязком и, одновременно, дымчатом брюхе Кадука медленно сошлась в единую полосочку дырища, оставленная от вынутого из утробы сапога Копши. Дух теперь сомкнул и свой огромный рот, да слышимо плюхнул, выплескивая из боков длинные столбы вязкого дыма. Те пары как-то мгновенно загустели в виде рук оканчивающихся четырьмя перстами, кои сложились подобно челюстям, схожими с клешнями рака да обряженными маленькими коготками. Кадук торопливо вскинул руки вверх вслед поднимающихся колтков, детишек, Копши и чудной птицы, да резко щелкнул клешнями, пожалуй, на вершок, не дотянувшись до кожаных порабошней Бешавы. Благо в этот момент младший колток малешенько поджал ноги, а чудна птица взяла вбок, смещая собственную ношу в сторону бегающего по землице кувшинчика, всполошено закричавшего:
Мене туточки не вергайте! Мене забирывайте!
И ему с высоты не менее взбудоражено отозвался Копша:
Кринка! Кринка аки я без тобе?! словно прощался не с посудинкой, а с родней и, на-кась, даже легошенько дернулся в его сторону, обаче не сильно и видимо не намереваясь покинуть удерживающих его подмышки рук ребятишек.
И в тоже мгновение, дотоль смирно лежащий недалече, клубочек, будто из желтой шерстяной нити скрученный, пригасивший сияние огнистых зерняток (может потому как вспужался Кадука), ярко вспыхнув, покатился в сторону кувшина, продолжающего бегать туда-сюда, инолды даже пытавшегося подпрыгнуть. Впрочем, подскочить повыше посудинке никак не удавалось, посему она всего-навсего гулко плюхалась на землю донышком, всяк раз, при таком падении, выкидывая вперед красные лапки. Клубочек вельми скоро докатился до кувшинчика, и, резко сиганув вверх, нырнул чрез горловину внутрь него. Отчего вже в следующий сиг кринка и сама присела на лапках. Да будто переняв от клубочка прыткость, срыву скакнула выспрь, нанизавшись горловиной на стопу Багреца, и ужо там благоразумно затихнув, свесила вниз лапки. А дивный птах, подхватив и последнего спутника, сразу и больно быстро взмыл выспрь, взметнув своими мощными крылами да обдав всех висящих под ним порывистым дуновением.
Ужось я вас! Ужось я вам! гневливо прокричал в след улетающих Кадук и яростно защелкал своими клешнями-руками. Да только он зря ярился, выплескивал изо рта густые черные клубы, качал головой и тряс мухоморами, особлива приноровившихся расти на спине, ибо странников ему было не достать.
А чудная птица, столь неожиданно пришедшая на выручку, ужотко несла путников вглубь межмирья, каковое стлалось все теми же болотными далями, привольем неведомым. И оземь покрытая водьями да мшистыми островками днесь не была землицей-матушкой. Не являлась она богиней Мать-Сыра-Земля, наполняющей собою Явь, каковая по поверьям славян живой слыла, коей каменные горы заменяли кости, мощные корни деревьев, жилы, а вода, текущая по руслам рек, кровь. То совсем другая оземь стлалась, где не должно было жить-поживать человеку, зверю, птице аль духу, обитать богам, абы она стала на вроде шва, оный крепил один мир к иному и тем самым объединял это пречудное творение Рода в необозримое приволье Вселенной.
И чё энто Кадук туто-ва застрял? прерывая молчание, вопросил Бешава, он также как и его старший братец крепко да обеими ручонками держался за стан Алёнки, точнее днесь за ее поясок, иногда покачиваясь во время полета птицы.
Може побоялся ступать дальче, также негромко отозвался Багрец, видно, не желая, дабы детишки их толкование с братцем слыхивали и оттого беспокоились.
Вмале ведь истончится в дым, видал, скока тех белых паров над водой пузырится, протянул младший колток и сострадательно вздохнул.
Глава десятая. Жар-птица
Птица летела ни высоко, ни низко, а по середочке небушка, малешенько касаясь концами своих размашистых крыльев серых, словно рассыпанных облаков. И то все времечко под странниками пролегали странные земли межмирья, ниточного шва, между одним миром и иным.
Яви и Нави?
Али Яви и Небесной Синей Сварги?
О том может, кто и ведал Тот, каковой ноне в межмирье никак не мог быть
А дивная златыми переливами сияющая птица стала медленно спускаться вниз, изредка (точно присматриваясь к оземе) свершая не большие круги над местностью. И всякий раз такие движения, вызывали вопли ужаса в Копше и поддакивающем ему глиняном кувшине:
Мягше, мягше. Нешто льзя дык шибко летети наземь? возмущался дух сберегающий клады, и легошенько тряс головой, колыхая плывущей по воздуху длинной бородой.
А я и тем паче крушливый, не дай боже сронишь, вторил ему кувшин, совсем чуточку покачиваясь на ноге Бешавы, за каковую держался собственной горловиной.
И то недовольство длилось весь срок полета, каковой шел от начала спасения обок Кадука и до тех самых пор, поколь дух не сокрылся из глаз и птица медленно, но ощутимо пошла на посадку (не больно быстро, как о том переживали Копша и кувшинчик). Дивный птах промеж того свершив еще один полукруг, выставил вниз ноги и сложив крылья на спине, весьма мягко опустился на землицу, сделав по ней несколько шагов и с тем как бы оставляя на ней, сперва колтков и посудинку, а после детушек и Копшу. Не столько ставя их на ноги, сколько, все-таки, укладывая в густые и здесь зеленые мхи.