Зинаида Гиппиус
Утро дней
I
Здравствуйте, Елизавета Германовна.
С добрым утром, Лев Петрович.
Вы позволите присесть около вас? Здесь прохладно. Я ходил в поле. Ужасно утомился, да и печет.
Сделайте одолжение, Лев Петрович. Здесь, действительно, прекрасная тень. Вы мне нисколько не помешаете.
Она немного отодвинула рабочую корзинку, где лежали разноцветные мотки ниток для вышиванья, и дала ему место.
Лев Петрович сел. Было очень жарко, он снял фуражку и помахал чистеньким носовым платочком себе в лицо. Лев Петрович казался не Львом Петровичем, а попросту Левой, ему можно бы дать не более четырнадцати-пятнадцати лет. Он был в летней парусинной форме кадета, высокий, стройный, тоненький, с изящными и мягкими манерами, как мальчик из хорошей семьи, притом долго живший дома и, может быть, любимец матери. Темные волосы, остриженные под гребенку, возвышались надо лбом пушисто и прямо; близорукие глаза, черные и красивые, он щурил; чуть-чуть вздернутый носик, пухлые губы придавали ему совсем ребяческий вид; он говорил чрезвычайно вежливо, но не робко, немного заикался и при этом подымал круглые и тонкие брови. Цвет лица у него был здоровый, смугло-розовый.
Вы не видали брата, Елизавета Германовна? Он здесь не проходил?
Нет, я не заметила. Так жарко. У нас в доме, верно, все спят, кроме мамаши, конечно.
Не помочь ли вам размотать нитки, Елизавета Германовна?
У меня есть еще нитки, благодарю вас очень.
Разговор на минуту замолк. Лева поднял брови и задумался. Он, очевидно, хотел что-то сказать, но не знал, как лучше выразить свою мысль. Девочка, его собеседница, которую он называл Елизаветой Германовной, но которую все остальные знали Ветой, работала прилежно и важно, не поднимая глаз.
Кругом стояла тишина летнего жаркого дня. Пирамидальные тополи, острые и нежные, каждой веточкой тянулись к небу, и листья, разогретые южным солнцем, казались прозрачнее. Около каждой малороссийской усадьбы непременно есть аллея таких тополей. Здесь она была с левой стороны сада и спускались к самому пруду, или «сажалке», сплошь покрытой зеленоватым, тусклым налетом «ряски», другими водяными травами, длинными и цепкими, и широколистыми купавами. Черная вода между зеленью не колыхалось и не отражала неба; казалось это была пустота с темным, глубоким дном. Стрекозы бесшумно и стремительно летали над водяными кустами, сверкая стеклянными крыльями. Небесный свод, яркий, жаркий и безнадежно чистый, синел между деревьями. Вверху и внизу в воздухе были разлиты те неясные звоны, шелесты и жужжанья, которые делают тишину дня особенно глубокой. Только порой, из дальней части сада, засаженной малорослыми фруктовыми деревьями, доносились голоса работниц баб. Дети сидели на скамейки, в конце тополевой аллеи, недалеко от пруда.
Вот едва неделя, как мы с вами познакомились, Елизавета Германовна, сказал Лева, а между тем я чувствую, что вы единственный человек, с которым я могу быть откровенным.
Вета подняла на него большие серые глаза и поправила волосы. Волосы ее, орехового цвета, были спереди подрезаны до бровей, а по сторонам падали пушистыми, но не вьющимися прядями, до плеч, закрывая уши. И узкое лицо с серьезным, даже строгим выражением, казалось от этого еще строже.
Знаете, мне решительно не с кем быть откровенным, продолжал Лева. С братом мы далеки В корпусе тоже я не имею друзей Я, впрочем, и поступил недавно, с половины года Ужасно там, в корпусе, грубо
И он брезгливо повел плечами, вспомнив, как в корпусе грубо.
А вы, Елизавета Германовна, где будете учиться? Девочка вспыхнула, точно вопрос ей был неприятен.
Я учусь у мамаши, проговорила она сдержанно. Мамаша прежде, давно, когда я совсем маленькая была и жила у тети, занимала место классной дамы в Киевском институте. Оттого меня туда и приняли даром
Разве вы в институте?
Ох, этот институт! воскликнула девочка и всплеснула руками. Слава Богу, мамаша взяла меня. Я думала, что умру. Все одна, сразу одна, против всех Тоска а тут учись, работай Думаешь что мама, а тут по-французски «Le castor»[1] наизусть отвечай А как запахло из окон свежей березой, а в коридорах известкой да краской я не выдержала, заболела. Мамаша и взяла меня. Это она хорошо сделала. Нас только двое и есть на свете, как же нам разлучаться?
А разве родных у Юлии Ивановны нет?
Есть в Киеве тетя Кузина мамина Но мы к ней едем, если только необходимо, вот когда мама без места была
А у нас на хуторе вам нравится? И Юлии Ивановне нравится?
Девочка помолчала, опустив руки на свой передник, по-немецки аккуратно завязанный поверх розового платьица.
Здесь очень хорошо, выговорила она. И зимой было хорошо, а теперь, когда вы приехали, еще лучше То есть это я про вас, собственно, говорю, а не про вашего брата и не про папашу вашего Дедушку мы очень полюбили. А только мама сомневается: поладим ли мы с вашим папашей?
Отчего? Отчего это? взволнованно спросил Лева, поднимая брови.
Так. Мама, хотя и занимает теперь должность как бы экономки в вашем имении, однако имеет достоинство. У нее были и лучшие места. Зимой, без вас всех, шло так хорошо. Теперь же ваш отец недоволен, кричит постоянно.