Тома давно кончил объяснять про хлопок и опять смотрел мне в глаза. В столовой пробило двенадцать; сейчас должны были подавать завтрак, а Тома не уходил. Я начинала сердиться. Что он с ума, что ли, сошел? Никогда он так не сидит.
Наконец, я потеряла терпение, встала с своего места и сказала:
Уж первый час. Сейчас завтрак. У меня голова болит.
Тома тоже вскочил и вдруг с растерянным видом стал извиняться и что-то бормотать, просить о чем-то, но я его не понимала.
Наконец я разобрала несколько слов.
Извините, Бога ради Если бы не крайность, я бы никогда не осмелился Да вот мать заболела И не за четыре месяца, за месяц бы Да что я! Как это я осмелился
Вам денег, да? сказала я. За четыре месяца? Это мама все забывает Я сейчас спрошу
И прежде чем он успел ответить, я полетела в столовую, распахнула двери и закричала:
Мама, ты опять забыла деньги! Тома просит денег.
Я остановилась как вкопанная. Мама сидела за столом и плакала. Катя стояла около нее и утешала ее.
Ну что это за крик, Ната? сказала мне Катя. Поди скажи, что ему пришлют.
Я приотворила дверь в залу, крикнула Тома: «Вам пришлют» и поскорее подошла к маме. Все равно ужасная ли тайна или нет, но я должна ее узнать.
И я узнала, что дядя Вася давно болен, что ему было и лучше, и хуже, а теперь получили известие, что ему очень плохо, да и тетя Лиза больна. Тетя Лиза, впрочем, всегда, была больная.
Главное мне Лизу жалко, говорила мама. Детей нет, одна на свете, больная Да она не выдержит.
Я сидела молча, с широко открытыми глазами. Еще никогда не умирали люди, которых я знала. А теперь дядя Вася, тот самый дядя Вася Мне было страшно, больно, жалко, но при этом ужасно интересно
Целый день у нас прошел как-то странно. Ждали ответную телеграмму. Бабушка не ворчала, а лежала на своей постели лицом к стене. Папа занимался у себя в кабинете. Я приходила к нему вечером, он дал мне розовую французскую книгу с картинками, посадил около себя и велел смотреть. Мне под конец очень надоело, но я не хотела уйти, чтоб не обидеть папы. Я его больше всего на свете любила и гордилась им.
Когда я ложилась спать (я спала в большой комнате вместе с бабушкой), пришла горничная Даша и сказала, что, кажется, получено хорошее известие дяде лучше. Я сказала: «Ну, слава Богу!», а сама вдруг почувствовала маленькую, чуть заметную досаду, что не случилось то ужасное, необыкновенное и интересное, что все опять будет по-старому.
«Неужели это я жалею, что дядя не умер?» с испугом подумала я и скорее стала на коленки и принялась молиться Богу, то есть читать Отче наш и Богородицу, а в промежутках повторяла: «Господи, прости, Господи, прости!»
Среди ночи меня разбудил какой-то шепот. В комнате горела свеча, заставленная книгой. Бабушка сидела на своей постели, Катя около нее и держала ее за руки. Дверь отворилась, и вошла мама. В ее походке, в лице было что-то такое новое и важное, что я вскочила на постели и невольно закричала:
Мама!
Перестань, деточка! сказала мама, подходя ко мне. Лучше Богу помолись. Дядя Вася умер.
II
Теплое время уже кончилось, и выпал снег, когда тетя Лиза приехала к нам.
Все говорили, что это безумие уезжать из Крыма осенью в ее положении. Только мама понимала, что уж все равно ей не поправиться, где бы она ни жила, а оставаться одной там, где она только что похоронила мужа, слишком тяжело. И скоро все увидели ясно, что тетя Лиза должна умереть; все ждали этого и приготовились, только сама тетя Лиза не подозревала ничего.
Мама!
Перестань, деточка! сказала мама, подходя ко мне. Лучше Богу помолись. Дядя Вася умер.
II
Теплое время уже кончилось, и выпал снег, когда тетя Лиза приехала к нам.
Все говорили, что это безумие уезжать из Крыма осенью в ее положении. Только мама понимала, что уж все равно ей не поправиться, где бы она ни жила, а оставаться одной там, где она только что похоронила мужа, слишком тяжело. И скоро все увидели ясно, что тетя Лиза должна умереть; все ждали этого и приготовились, только сама тетя Лиза не подозревала ничего.
Ей отдали большую комнату, рядом с залой, с двумя окнами. Она уже не могла вставать и всегда сидела на своей кровати, одетая в белый капот с черными полосками. Она сидела тихо, говорила шепотом и много кашляла.
Я раньше никогда не видела такого худого человека. Помню ясно острый подбородок, бледный, сухой нос, большие и странные глаза, какие бывают только у очень больных людей, и главное, ясно помню жилку посередине лба, идущую от переносья кверху. «Она у всех есть, эта жилка, думала я, но до чего же тетя худа, если она у ней так заметна» Руки, когда она ими медленно поправляла капот или подносила чашку к губам, тоже поражали меня: сверху, между костями, были длинные углубления, и только на ладонях оставалось немного тела, и ладони были всегда такие странно-розовые
Я наблюдала тетю пристально, подробно, иногда просто невольно, хотя уже того любопытства к смерти у меня не было. Я уже поняла что «это» случается. Я боялась оставаться с ней одна в комнате и она раз это заметила.
Отчего ты все уходишь, Ната? сказала она мне шепотом, смотря на меня своими темными, страшными глазами. Посиди со мной.