Зинаида Гиппиус
Без талисмана
Часть первая
По широким, мертвым линиям Васильевского острова гулял ветер. Керосиновые лампочки в фонарях мигали и совершенно не светили. При мерцании поздней мартовской зари можно было рассмотреть обледенелые куски серого снега посередине улиц и мокрые, узкие тротуары. В домах, несмотря на ранний час, окна чернели неосвещенные. И дома здесь были ветхие деревянные, большею частью серые, с мезонинами. Только у самого Малого проспекта возвышался громадный пятиэтажный дом, который, среди плоских строений вокруг, казался еще выше и удивительно было, кому это вздумалось выстроить его на такой дальней линии.
Впрочем, дом только по сравнению казался великолепным. Он был грязен, с маленькими окошками. На самом верху два окошка были освещены.
Вера засиживается поздно. С марта у нее экзамены, уже последние она кончает педагогические курсы. Вера боится экзаменов, потому что у нее память очень плоха, да и усваивает она нелегко. Каждый год экзамены стоили ей многих бессонных ночей, волнений а теперь в особенности не хочется осрамиться, потому что она кончает Да и кроме того у Веруни были свои причины.
Сегодня Вера не собиралась сидеть ночью. Экзамен будет еще послезавтра и самый легкий. В девять часов она сложила книги и вышла из своей крошечной комнатки, где едва можно было повернуться, в столовую, тоже маленькую и тесную. В столовой кипел самовар. Анна Федоровна пожилая особа в ситцевой кофточке, с убитым выражением лица и слезящимся взглядом, собиралась разливать чай. Горесть не покидала лица Анны Федоровны с самой минуты смерти ее супруга, чиновника окружного суда; умер этот достойный человек лет десять тому назад, оставив вдове двух малолетних дочерей и крошечную пенсию.
Несмотря на силу уныния, овладевшего Анной Федоровной, она в эти десять лет не умерла и не наделала глупостей, а, приноровившись к новому положению и невероятно экономничая, успела старшую дочь, Веруню, поставить на ноги. Младшая, Люся, четырнадцатилетняя девочка, ходила в гимназию.
Но энергия ее скрывалась под вечно угнетенным и обиженным видом. Ничто не могло прогнать кислого выражения на ее лице, и самая улыбка была такая, что другому невольно становилось досадно и он думал про себя: «Вот нюня противная! Хоть на кого тоску наведет!».
Что же это, ты уж кончила, Веруня? протянула Анна Федоровна, увидев дочь.
Веруня подошла и поцеловала свою мать в щеку.
Завтра позаймусь, сказала она. Я что-то устала.
Не придет он сегодня, напрасно ждешь, отрывисто выговорила Люся, которая сидела тут же, за столом.
Люся была не по летам высока, очень худа, бледна до прозрачности, с крошечным личиком. Большие зеленоватые глаза ее с темно-рыжими ресницами смотрели злобно и завистливо. На голове у нее был надет беленький чепчик с прошивками, завязанный под подбородком. Люся недавно выдержала опасную болезнь. Ей выбрили голову, и с тех пор она носила чепчик.
Вера и не взглянула на сестру. Она лишь чуть-чуть покраснела и сказала кротко:
Я и не жду никого.
Неправда, неправда, закричала Люся. А зачем волосы примачивала? И, главное, все равно торчат, как ни примачивай. Ты Павла Павловича ждешь, вот кого!
У Веры были коротко остриженные гладкие каштановые волосы. Спереди они спускались на лоб, но в одном месте не лежали прямо, и Люся беспрерывно смеялась над вихром сестры, хотя этот вихор ее нисколько не портил. Наружность Веры не бросалась в глаза: среднего роста, не худая и не полная, с нежным личиком и карими глазами, она была такая тихая, каких очень много на свете. Она не любила спорить и ничего не ответила Люсе. Люся блеснула злыми глазами и опять собиралась чем-то уязвить, когда в передней тупо звякнул колокольчик.
Веруня откровенно и радостно вскочила, поспешно зажгла свечу и побежала в темную переднюю отворять гостю. Анна Федоровна вздохнула и подняла к потолку глаза, полные слез. А Люся ядовито захохотала.
Что, вы сегодня не занимаетесь? говорит гость Веруне, входя в столовую и здороваясь с хозяйкой. А я ожидал встретить у вас и вашу вечную Хорькову, и Киселеву, и Володю Домбржицкого
Нет, Киселева завтра придет, проговорила Вера, смущаясь. А Домбржицкий ведь вы знаете, Павел Павлович, что мы с ним немного поссорились
Как же, говорил он мне, весело подхватил Павел Павлович. Ну, да я думал, что вы давно уж помирились.
Почему это? и Вера еще больше вспыхнула. Я нисколько не намерена терпеть его выходки
Павел Павлович засмеялся.
Не сердитесь, не буду. А Домбржицкий в сущности добрый малый и мой хороший приятель.
Разговор завязался. Даже Анна Федоровна приняла в нем участие, только Люся угрюмо молчала.
Павел Павлович Шилаев был человек лет двадцати шести, плотный, широкий, сильный, с открытым, довольно веселым лицом и голубыми глазами. Светлые усы и бородка придавали ему сходство с молодым крестьянским парнем. Волосы он стриг под гребенку, и они поднимались надо лбом приятной щетиной. Он был одет небрежно, в цветной рубашке с отложным воротником.
Теперь вам, значит, только диссертацию написать, промямлила Анна Федоровна. И будете профессором. Слава Богу, экзамены-то кончили