Ты в игре, сказали мне в Отделе этики.
Сойдешь с планера, поселись в гостинице «Голын».
И вообще, относись к делу с юмором, Лунин. Помнишь кависта Соловьева. Так случилось, что он вернулся с задания только через семь лет, без правой ноги, зато с чрезвычайно качественным отчетом. Потерянная нога захоронена где-то на берегу Байкала, это не мешает Соловьеву жить полной жизнью. Бери с него пример, Лунин. У кависта Соловьева с чувством юмора все обстоит правильно. Одной ногой я уже там, любит повторять он. По крайней мере, на эти его слова часто ссылается пенсер Ида Калинина, с детства мечтающая о дружественной прочной связи с иным миром.
У меня были и свои причины для поездки в Дин-ли.
Впрочем, мои личные причины Отдела этики не касались.
Придет время, я представлю подробный отчет, этого достаточно.
Пенсеры тоже полны страстей, дело не в скорости протекания биологических процессов. Жизнь пенсера большая река, излившаяся на равнину. Сплошные долгие тихие плесы, но там заметен водоворот, и там, и вон там еще. Что мы знаем о глубинных течениях? Конечно, многие пенсеры любят Реальные кварталы, неторопливые суждения о жизни и смерти, классический стиль в живописи, облачное искусство. Зато для пенсов, которые с шилом в одном месте, все искусство заоблачное. Пенс с шилом в одном месте и в сто, и в сто десять лет готов подниматься на ледяные пики Крыши мира, прыгать с парашютом в безжизненную раскаленную пустыню. О, эти затяжные прыжки! Свободное падение всегда круто, на него не каждый молодой чел способен. Тут, правда, надо помнить, что любому молодому челу всегда есть что терять, а, скажем, на сто одиннадцатом году уровень беспокойства в человеке резко снижается.
Это понятно, основные задачи выполнены. Теперь ты пенсер. Играй!
Отдел этики строго следит за тем, чтобы никто, как писали давние классики, не ушел обиженным.
5Об этом я думал на борту планера.
Три часа ровного успокаивающего полета.
Индивидуальные соты были закрыты, только соседки в правом ряду презрели правила. Они подняли цветные колпаки над своими креслами. Они кудахтали как куры. Они не обращали на меня никакого внимания.
Не обращали да, но все замечали.
Вон, замечали, молодой чел летит в Дин-ли.
«У него, наверное, нет выбора», смеялась одна.
«Какой выбор среди сверстников», смеялась другая.
Подведенные морщины говорили не столько о возрасте, сколько об отношении к возрасту. Бибай, кудахтали они. Вон рядом летит молодой чел. Это я так для себя переводил их ужимки и жесты. Наверное, в Дин-ли у молодого чела есть взрослые близкие, перевалившие критический возраст. Мои спутницы (оранжевые волосы и синие) были уверены в том, что я лечу в Дин-ли надоедать близким. Подчеркнутые специальным карандашом морщины нисколько их не смущали. «А воду найдут обязательно», утверждала оранжевая. Синяя клохтала в ответ: «Ну, найдут, нам-то что?»
Воду? Какую воду?
Ах да. До меня наконец дошло («тетки»), что они говорят о живой воде.
Невероятные слухи быстро распространяются, впрочем, мои спутницы скоро перешли на Счастливчика.
«Счастливчик придурок»
«Зато он поставил Одиссея»
«А все равно разговаривает с сиренами»
Почему-то последнее больше всего их веселило.
Они, к слову, вспомнили какого-то Щербака. Видимо, еще один пенс, из тех с шилом. Называли они Щербака ласково Тарвоган, друг сердешный. Но он их достал. Он их здорово достал. Он поступил совсем не так, как они ждали, а ведь Тарвогану уже сто семь. Он не должен был подводить синюю и оранжевую. По некоторым их словам я очень скоро составил портрет друга сердешного. Этот Тарвоган, он маленький, как летучая мышь, и боится флирта, как кислотного дождя. Но он клялся моим спутницам, он обещал полететь с ними в Дин-ли, обещал подпереть их своими хилыми плечиками. И вот обманул. Такую синюю и такую оранжевую каждый может обидеть. Друг сердешный предпочел моим нынешним спутницам подземелья пещеры Карр, они называли их Пропастью. В ней, в Пропасти, он и пропадет, кудахтала оранжевая. Под рев подземных водопадов, вторила синяя. Тарвоган, друг сердешный, обломал им весь кайф. Теперь глазастые, как совы, с округлыми румяными лицами, густо разрисованными стильными морщинами, они перебрасывались фразами, не всегда мне понятными.
«Зачем спускаться в Пропасть, если есть река»
«Если сейф заполнен, его вполне можно обсолодить»
«Он пожалеет, увидишь»
И все такое прочее.
Мои спутницы прекрасно знали, что я далеко не все понимаю в их разговоре, поэтому старались произносить каждое слово внятно. Дразнили меня, играли. А подземным похождениям Тарвогана, друга сердешного, противопоставляли надежность известного всем Счастливчика. Тарвоган придурок, с этим никто не спорит, но лучше бы он отправился с ними в Дин-ли. Лучше бы он брал пример со Счастливчика.
«Мы научили бы его курить и носить шляпу».
Синяя удивилась: «Зачем ему под землей шляпа?»
Оранжевая отмахнулась: «Я говорю о жизни в Дин-ли».
В общем, они осудили неверного Тарвогана. Пусть, глупый, укрывается под земными пластами. Пока он там укрывается, Счастливчик поставил «Одиссея». Он поставил «Одиссея» для всех. Ко всему прочему, это последнее выступление Счастливчика. Так что будем счастливыми, это здорово все упрощает.