Бабуль, а столовые ножки тоже считаются? интересовалась она снизу из заветного подстолья.
Нет, только человеческие ножки считай, приказывала бабуля.
Нет, только человеческие ножки считай, приказывала бабуля.
Оля считала человеческие, потому что у стола вообще не было ног, а столешницу овальной формы, сделанную из редкой породы красного дерева, поддерживали четыре массивных льва с рыбьими хвостами вместо туловищ.
Бабушка рассказывала, что этот стол привезли из-за океана. Что принадлежал он какому-то богатому князю или графу, инициалы которого имеются в самом центре стола.
Улучив момент, Оля просовывала руку под скатерть и водила пальцами по большим, незнакомым буквам инициалам, которые ей представлялись шрамами на теле бедного стола.
Взрослым, наверное, стыдно за твои шрамы, бедный стол сороконожка, поэтому они прикрывают тебя скатертью, тихо шептала Оля, водя пальцами по невидимым буквам.
Когда умерла бабушка, гроб поставили на стол, сняв с него цветастую скатерть, тогда Оля впервые увидела буквы, которые красовались в самом центре SGM. Она аккуратно провела пальцами по каждой букве, отметив для себя, что «S» похожа на змею, «G» на улитку, а «M» на две горные вершины, где вечное молчание.
А, может быть, думала Оля, эти буквы означают одинокого человека, бредущего извилистой дорогой в страну молчания
Что на самом деле означали эти буквы-инициалы, для нее так и осталось тайной.
Бабушкин гроб стоял на овальном столе. Маленький на большом. В изголовье горели церковные свечи. А по бокам сидели сгорбленные старушки, одетые во все черное, пели заунывные песни, причитали и плакали.
Так положено. Они ее душу провожают туда, куда надо, цыкнула Тамара, когда ее сын Василий спросил:
Мамка, зачем все это надо?
А куда душе надо? пискнула Оля, высунувшись из-за Васиного плеча.
Помрешь, узнаешь. Нечего глупые вопросы задавать да под ногами вертеться. Идите вон в детскую комнату и не высовывайтесь, приказала Тамара. Не до вас.
Оля и Василий отправились в детскую, забрались на кровать, прижались друг к другу, немного поплакали, сожалея о бабушкиной смерти.
Все зеркала тканью закрыли, чтобы никто не увидел того, чего не следует никому видеть, вытерев нос кулаком, сказал Василий.
А что там такого особенного? поинтересовалась Оля.
Мамка говорит, что в зеркалах открывается проход в бездну, пояснил Василий. Он был на три года старше Оли, ходил уже во второй класс, гордился своими знаниями и смотрел на Олю свысока.
Васятка, а давай попробуем заглянуть в эту бездну, предложила она.
Ты что, белены объелась? Или умереть, как бабуля, захотела? зашипел на нее Василий. Сиди тут на кровати рядом со мной. Да смотри, не вздумай спать. Когда покойник в доме, спать нельзя. С собой утащит, если уснешь.
Оля всхлипнула. Было обидно, что Василий про бабулю так нехорошо сказал: «покойник». Совсем не хотелось девочке верить, что теперь вместо бабушки останется лишь запах формалина, ладана и свечей.
Не спать всю ночь у Оли и Васи не получилось. Сон все-таки сморил их. Но, несмотря на все страшные Васины рассказы, во сне Оле совсем не было страшно. Наоборот. Сон был веселым и радостным. Бабушка варила клубничное варенье в своем любимом медном тазу. В саду на все голоса распевали птицы, а на белом с золотым ободком блюдечке лежала громадная клубничина, наполненная сладким сахарным сиропом. Алый сироп растекался по блюдцу, окружая клубничину со всех сторон.
Нет, это не клубника! Это сердце, которое бьется, которое живет на белом фарфоровом блюдечке с золотым ободком воскликнула Оле и проснулась.
Так в шесть лет она поняла, что у всего есть начало и конец. И о том, куда уходят души, знают зеркала, но никому об этом не рассказывают, потому что говорить не умеют
На Тамариной половине зеркала так и остались завешенными плотной тканью. И запах, страшный запах смерти остался, как напоминание о конечности всего живого.
Глядя на тетю Тамару, Оля постоянно вспоминала приснившееся ей сердце на фарфоровом блюдце, и думала о том, что блюдце никогда не станет живым, сколько бы сердец на него не положили.
Это знание причиняло девочке боль. Она бы с радостью отказалась от него и как прежде любила бы брата Ваську, слушала бы его страшные сказки, играла бы с ним в веселые игры, ходила бы на рыбалку и по грибы. А еще ей хотелось прижиматься к тете Тамаре, как раньше, и ждать, когда она положит на фарфоровое блюдце большущую, сладкую клубничину сначала маленькой девочке Оленьке, а потом большому мальчику Василию. И они с Васей будут облизывать свои ягоды и долго-долго ощущать сладкое послевкусие на губах и во рту.
Но после бабушкиной смерти все пошло прахом. Дом умирал. Василий стал злым и не хотел больше играть с Олей.
Вот еще выдумала, играть. Не до игр мне, бубнил он. Мамка говорит, что за новым домом догляд нужен. Ничего оставить нельзя. Ворье кругом только и ждет, что бы такое у хозяина стянуть, чем бы таким поживиться за чужой счет.
О ком ты говоришь, Вася? Что это такое ворье? удивлялась Оля.
Эх ты, деревня, хохотал Василий. Ворье это значит воры. Куда не глянь, одни воры. Мамка тут как-то половик на забор повесила, так его стащили средь бела дня. А ты говоришь!