Я все выдержу!"
И снял наконец трубку красного телефона.
- Виталий Борисович, - виновато отозвался тот же голос, - прошу еще раз прощения. Очень меня задержали. Вы даже в другую комнату перешли?
- Послушайте, - сказал он в трубку. - Хватит. Заходите, я вас жду.
Он вылез из кресла, подошел к зеркалу и прикинул. Толкнул его ладонью за край. Зеркало повернулось на шарнирах, и сюда опять вылезли все те же диаграммы. Потом он широко раздернул шторы на окне и потушил верхний свет. А телефон?..
- Телефон тоже переворачивается под столик, - улыбаясь, подтвердил сухощавый, неопределенного возраста человек, останавливаясь в дверях. - Трубка тогда придерживается...
- Мне это не нужно. Может, перейдем сразу к делу?
- Отлично, - все так же улыбаясь, кивнул, быстро проходя к столу, немного сутулый, седоватый, гладко зачесанный на пробор человек. Сел и - как сказать? - цепко заглянул в глаза. У него глаза оказались черные и вовсе не смешливые, а едко-ироничные.
- Берите стул, Виталий Борисович. Я - Саморуков Дмитрий Егорович. Не Сумароков, поэт был когда-то, а Саморуков. У вас очень, Виталий Борисович, комфортная психика, вы можете приспосабливаться к чему угодно.
"Если тем более, - хотел он ответить ядовито и уселся на стуле, закинув ногу на ногу, - о ваших американских штучках я определенно слышал".
- Однако при этом вы, Виталий Борисович, не прагматик, оказывается. - Саморуков отодвинул ладонью бумаги на столе. - Вами движет стремление к добру прежде всего. Так?
Но и на это он смолчал, непонятно было: издевается или такой крючок на удочке. "Мы-слитель".
- Вообще-то, всей нашей жизнью движет, - кивнул он наконец Саморун кову, - то, что для большинства кажется безрассудным. Аксиома это: всякое непривычное дело и миллионные состояния, кстати - вот вам прагматизм, начинались с безумной для большинства идеи. Пришла и к нам пора наконец. Да и я ведь предлагаю собственную жизнь, Дмитрий Егорович.
Черные глаза Саморукова смотрели на него все так же иронически.
"Спокойно. Еще спокойней. Сильный человек должен быть спокойным в любых обстоятельствах. Разве что не всегда выходит. К огорчению".
- Я добивался три с половиной года, Дмитрий Егорович, - продолжал он совершенно спокойно. - Потом за мной пойдут другие. Но для них это уже не будет риском, а станет обыкновенным делом.
- О-хо-хо, - вздохнул Саморуков. - Опять. И снова фанатик. Как писал когда-то мудрый человек, в молодости очень нормально побыть ненормальным.
- Однако у вас плохая память, господин Саморуков. Мне не двадцать, мне сорок лет.
Он встал и медленно, очень аккуратно, стараясь, чтоб не задрожали руки, придвинул, как пушинку, стул к письменному столу.
- Я, может, впервые в жизни нашел призвание. И вам я желаю только одного: тоже когда-нибудь что-нибудь найти. - Он отвернулся, пошел к дверям.
- Иди-от!! У-ууу идиот! - в ярости зашипел на него Антошка, отскакивая от дверей в коридоре (подслушивал, боров!). - Все ведь рухнуло! Ты все напортил. Это ведь психиатрическая экспертиза.
- Антон Владимирович, - выглянул, отворив снова дверь, Саморуков, глядя только на Антошку. - Зайдите ко мне, пожалуйста, Антон Владимирович.
Вот так, по-прежнему, словно прогуливается, шагал он по коридору мимо закрытых дверей.
Доходил до пустого холла (люди, слава Богу, не появлялись) и медленно шел назад.
Никакого выхода уже не было. Домой ехать... Конец. Лучше теперь ждать Антошку...
Он опять дошел до холла.
Но чем дольше продолжалось это, тем все делалось унизительней, все унизительней. Потом услышал: открылась и осторожно закрылась дверь.