Помню и еще одну Приехала раз на сессию в Ленинград, группу поселили в школьном классе, а в ней и оказалась такая же Лана. Вот и стали её пощипывать, хотя и бегала для всех за батонами, молоком и каждый день подметала пол. Пришлось взять под крылышко
Да нет, не столь это обременительно, но Как тебе сказать? Такие прирастают, не отходят и подчас становится с ними томительно. А еще, видя их вот такую расслабленность на грани прострации, порою и самой хочется
О нет, самой не пришлось, такая роскошь не для меня. Ну, как могла позволить себе быть слабой, когда почти каждый день моя любимая, но сумасшедшая работа, рядом дети, муж, в очередной раз томящийся без работы из-за вечных конфликтов с партийными «товарищами», да еще так называемая дача с подрастающими овощами, а в сорока километрах старенькая мама с братом, и надо ездить к ним на выходные, помогать Вот и приходилось быть сильной.
Но что-то отвлеклась я от рассказа, а надо заканчивать. И закончу вот этими записями из дневника той поры, слушай:
«У Сережки слабейшие нервы. Не могу видеть его лихорадочных движений, воспаленного взгляда, хочется обнять и, напевая что-то светлое и ласковое, навевать забвение. Яркий, колеблющийся от малейшего ветерка, огонек, светлый луч»
«Во время упадка духа надо обращаться с собой, как с больным и, главное ничего не предпринимать» советует Лев Николаевич Толстой13. Хорошо, прислушаюсь к совету классика.
И уже смотрю на черного плюшевого кота, который стоит на приемнике: один ус вверх, другой вниз, зеленые глаза и хвост в стороны. А подарил его Сережка со словами: «Не давайте никому и чуть дрожащей рукой протянул мне. Он потеряет тогда свою магическую силу». Милый Сережка! Ты и сам, как этот ершистый кот, но Но для меня словно свежий ветерок в душный полдень, и в меня из тебя вливается свет кажется, так у Андрея Вознесенского14?
И уже смотрю на черного плюшевого кота, который стоит на приемнике: один ус вверх, другой вниз, зеленые глаза и хвост в стороны. А подарил его Сережка со словами: «Не давайте никому и чуть дрожащей рукой протянул мне. Он потеряет тогда свою магическую силу». Милый Сережка! Ты и сам, как этот ершистый кот, но Но для меня словно свежий ветерок в душный полдень, и в меня из тебя вливается свет кажется, так у Андрея Вознесенского14?
Родственные души. Словно в себя заглядываю! А когда уходят уходит и частица моего Я»
Да нет, мой пушистый, тогда не навсегда потеряла из виду Сережу. Какое-то время спустя, встретила его на базаре, стоял возле лошади, запряженной в сани, трепал её гриву и кормил кусочками сахара.
Сереж, как же я рада! заспешила к нему: Ну, как ты, где теперь?
А он стал рассказывать о лошадях, какие они умные да чудные животные. Я опять: о себе, мол расскажи! А он снова о них, и только о них, а в глазах тот самый лихорадочный блеск:
Понимаете, ГээС, звал меня так, они его загнали.
Кого, Сереж, и кто?
Коня моего любимого цыгане.
Попыталась отвлечь от цыган:
Серёженька, ты о себе-то расскажи.
И тогда взглянул вдруг потемневшими глазами:
Пусто, ГээС, пусто. Живу в таборе. Надо же чем-то заполнять пустоту?
Вот и всё, мой бессловесный дружок. И не будем больше о грустном, ладно? Поставлю-ка свой любимый диск с «Elvira Madigan» Моцарта и попьём с тобой кофейку.
Не пьешь. А жаль. Но только знай, что ты очень помог мне вспомнить Лану Ленок. Спасибо.
За Бланкой в «клетку»
Сейчас она войдёт и скажет: «Можно к тебе на минуточку?» Потом пройдёт в зал, сядет со своим вязаньем или папками, полными рисунков в кресло и А, впрочем, что это я? Лучше, начну вот так.
Когда открывала ей дверь, всегда слышала: «Можно к тебе на минуточку?» И этот её вопрос был приветствием. Потом проходила в зал, садилась в любимое кресло моё любимое, раскрывала одну из папок и Да нет, «долгие беседы» у нас не начинались и если мне было некогда, то она и час, и два могла просидеть в зале одна, перебирая наброски, сделанные её мужем, и я знала, что не нужна ей, что просто захотелось ей сейчас «выпорхнуть из своей клетки», её слова, чтобы немного оттаять от А оттаивать она начала после того, как её муж Нет, вначале о Бланке.
Знаю её лет Ну да, лет пять, и даже помню, как познакомились на собрании жильцов дома, возвращалась с работы, а они во дворе галдели, ну и подошла к галдящим, а она оказалась возле. Еще тогда подумалось: что-то не припомню такую в нашем кооперативном дружном коллективе.
А было в её славянском лице нечто нерусское, прелестно-ускользающее и это нечто вспыхнуло еще ярче, когда на мой вопрос, и о чём, мол, волнуется «народная стихия»? сразу подхватила интонацию и ответила:
Да так Думаю, стихия просто сошлась поболтать, и улыбнулась светло, призывно.
Потом слово-за-слово потом отошли в сторонку, разговорились, и оказалось: зовут её Бланкой, и потому Бланкой, что уже давным-давно её предки-поляки обрусели, оставив ей внешность и имя прабабки, что купил недавно муж Костенька, по-другому потом его и не называла, в нашем доме квартиру, и что он «очень, очень талантливый художник!», да и она художник, только оформитель.