Лили немного подумал и вдруг сказал:
— Поклянись, что никогда и никому это не расскажешь, тогда я покажу тебе одну вещь. Только ты должен поклясться деревянным и железным крестом.
Это была торжественная клятва, которую давали лишь в исключительно важных случаях. Я видел, что у Лили сделалось очень серьезное лицо и что он ждет. Я встал, поднял правую руку и под шум дождя отчетливо произнес заклятие:
Крестом деревянным, крестом железным клянусь! Если я лгу, пусть в ад провалюсь.
Выдержав десятисекундную паузу, которая подчеркивала всю важность этого обряда, Лили встал.
Ладно. Теперь пошли. Выйдем с другой стороны.
С какой другой?
Грот— то сквозной. Это проход под Тауме.
— Ты ходил через него?
— Часто.
— А никогда мне не рассказывал!
— Потому что это большая тайна. Только три человека ее знают: Батистен, отец и я. Ты четвертый.
— Ты думаешь, это такая уж важная тайна?
— Еще бы! А жандармы! Когда они шныряют по той стороне Тауме, мы уходим на эту сторону. Они ведь не знают, что здесь есть проход, и, пока обойдут кругом Тауме, нас и след простыл. Смотри, ты поклялся, теперь ты никому не можешь этого сказать!
— Даже отцу?
— У него есть разрешение на охоту, ему незачем про это знать.
В глубине грота расселина суживалась и уходила влево. Лили проскользнул в нее, просунув сначала одно плечо.
— Не бойся. Потом она станет шире. Я полез за ним.
Узкий проход вел сначала вверх, затем вниз, потом поворачивал направо и наконец налево. Сюда не доходил шум дождя, но раскаты грома сотрясали скалы вокруг нас.
На последнем повороте показался свет.
Этот туннель выводил на другой склон холма, и кряж Эскаупре, должно быть, находился у наших ног, однако его совсем скрывала пелена тумана. Вдобавок на нас серыми валами двигались тучи, они разбивались о скалы, точно бушующий прибой, и нас скоро стало заливать. На расстоянии десяти шагов уже ничего не было видно.
Подземелье, в которое мы прошли, оказалось просторнее первого; со свода его свисали сталактиты, а порог был на два метра выше уровня земли.
Теперь ливень хлестал яростно — частый, быстрый, тяжелый, и вдруг безостановочно одна за другой засверкали молнии. Каждый удар грома сливался с предыдущим, усиливая гул, а первый его раскат доносило к нам лишь громыхающее эхо.
Фисташник у порога в грот вздрагивал под тяжелыми каплями дождя, мало-помалу теряя свои глянцевитые листья. Справа и слева слышалось журчанье ручьев, которые катили гравий вперемежку с камнями и бурлили, переплескиваясь через невидимые для нас бугорки.
Мы были в полной безопасности и посмеивались над бушевавшей грозой, когда совсем близко от нас в кряж ударила молния, красная как кровь, и отколола целый пласт скалы.
Мы услышали, как затрещали стволы деревьев под валившимися на них глыбами, которые затем с грохотом, словно взрываясь, упали на дно ложбины.
Вот тогда-то я задрожал от страха и попятился в глубь грота.
— А ведь красиво! — сказал Лили.
Но я видел, что и он неспокоен; он сел подле меня и снова сказал:
— Красиво, но дурковато.
— И долго еще так будет?
— Может, час, но не больше…
Из щелей стрельчатого свода, терявшегося где-то высоко в темноте, стала капать вода, потом хлынула широкой струей, и нам пришлось перейти на другое место.
— Одно плохо, — рассуждал Лили, — пропадет штук десять ловушек. А другие надо будет хорошенько просушить у печки и смазать, потому что…
Он не договорил и уставился глазами в какую-то точку за моей спиной. Еле шевеля губами, он прошептал:
— Тихонько нагнись и возьми два больших камня! Меня обуял ужас; я съежился и замер на месте. Но Лили медленно нагнулся, не сводя глаз с чего-то, что было за мною и над моей головой… Я тоже медленно нагнулся… Лили взял два камня величиной с мой кулак, я сделал то же самое.
— Повернись тихонько, — шепнул он.