Так что же это: война или реклама?
Война, вместе со всеми своими военными фальшивками, предположительными солдатами и генералами, предполагающимися экспертами и телеведущими, которые постоянно спекулируют на ее тему целыми днями на наших глазах, словно вертится перед зеркалом: достаточно ли я хороша, достаточно ли эффективна, достаточно ли эффектна, достаточно ли совершенна, чтобы выступить на арену истории? Конечно, эти полные беспокойства вопросы усиливают неопределенность относительно того, разразится ли она вообще. И именно эта неопределенность расползается по нашим экранам, как настоящее нефтяное пятно. При этом образ перемазанной нефтью слепой и беспомощной морской птицы на побережье Персидского залива становится символическим отражением того, чем являемся все мы, глядя в наши экраны, стоя лицом к лицу с этим вязким и непостижимым событием.
В отличие от предыдущих войн, которые имели определенные политические цели завоевание или доминирование, тем, что поставлено на карту сейчас, является сама война: ее статус, ее смысл, ее будущее. Она не имеет иной цели, кроме доказательства самого своего существования (этот кризис идентичности касается существования каждого из нас). Она действительно значительно потеряла в своем правдоподобии. Кто, кроме арабских масс, все еще склонен в нее поверить и запылать ее жаром? Тем не менее спектакулярное[17] влечение к войне остается неизменным. В отсутствие воли к власти (достаточно ослабшей) и воли к знанию (достаточно проблематичной) сегодня повсеместно остается лишь воля к спектаклю, а с ней упорное желание сохранения призраков и фикций (такова судьба религий, в которые уже никто не верит: они сохраняются в виде развоплощенных практик). Возможно ли еще сохранение войны?
Безусловно, Иран и Ирак сделали все возможное, чтобы сохранить фикцию кровопролитной, братоубийственной, изматывающей и нескончаемой войны (в духе Первой мировой). Но она была туземной и из другой эпохи, поэтому ничего не доказывает относительно статуса и возможности современной войны. Хоть третьей мировой войны и не было, но все мы уже по ту ее сторону, если можно так выразиться, в утопическом пространстве после-войны-которой-не-было, и именно в саспенсе, вызванном этим не-было, разворачиваются нынешние конфликты, и возникает вопрос: возможно ли войне вообще быть?
Вероятно, что нынешний конфликт это всего лишь тест, отчаянная попытка убедиться, что война все еще возможна.
Нулевая война: она напоминает те матчи чемпионата мира по футболу, которые зачастую заканчиваются серией пенальти (жалкое зрелище) из-за невозможности решить исход игры. Словно игроки наказывают сами себя с помощью этих «штрафных» за то, что не в состоянии играть и выигрывать в условиях настоящей борьбы. Почему бы тогда не начать сразу с пенальти и обойтись без самой игры с ее бесплодным противостоянием? Так и с этой войной: она могла бы начаться сразу с конца и избавить нас от вынужденного зрелища нереальной войны, в которой ничего не достигает своей крайней точки и которая, независимо от своего результата, оставит после себя лишь привкус неудобоваримого (теле)программирования[18], а весь мир оставит в раздражении, как после неудачного полового акта.
Эта война излишков (средств вооружения, материальной части и т. д.), война избавления от балласта, чистки складов, распродажи и уценки, а также экспериментального внедрения и презентации будущего ассортимента вооружений. Война миров, переполненных излишками чрезмерного технического вооружения (включая Ирак), обреченных как на их трату (включая человеческие потери), так и на необходимость избавиться от них. Так же как лишнее время питает ад праздности, так и технологические излишки питают ад войны. Излишки воплощение тайного насилия этого мира, которое выражается в несварении и неконтролируемой дефекации. Пресловутые американские военные излишки после Второй мировой войны, которые представлялись нам как роскошь, стали угнетающим глобальным бременем, а война, в рамках своих возможностей, прекрасно функционирует в качестве способа очистки (желудка) и опорожнения (кишечника).
В то время как критически мыслящий интеллектуал, как тип, находится в процессе исчезновения, свойственная ему фобия реальности и действия, наоборот, как кажется, растекается по всей кровеносной и церебральной системе наших институций. В этом смысле весь мир находится в процессе интеллектуализации, включая военных.
Посмотрите, как они путаются в объяснениях, рассыпаются в доказательствах, теряются в технических нюансах (война медленно дрейфует в сторону технологического маньеризма) или в деонтологии[19] чистой, без сучка и задоринки, электронной войны, да это прямо эстеты, которые своими речами оттягивают время наступления до бесконечности, а принятие решения до неразрешимости[20]. Их war-processors[21], их радары, их лазеры, их мониторы делают переход к войне одинаково лишним и невозможным, подобно тому, как использование word-processor делает лишним и невозможным переход к акту письма, потому что уже заранее лишает его какой-либо драматической неопределенности.