Ва аленки, плача, передразнил Мышлаевский, вален
Руки и ноги в тепле взрезала нестерпимая боль. Услыхав, что Еленины шаги стихли в кухне, Мышлаевский яростно и слезливо крикнул:
Кабак!
Сипя и корчась, повалился и, тыча пальцем в носки, простонал:
Снимите, снимите, снимите
Пахло противным денатуратом, в тазу таяла снежная гора, от винного стаканчика водки поручик Мышлаевский опьянел мгновенно до мути в глазах.
Неужели же отрезать придется? Господи Он горько закачался в кресле.
Ну, что ты, погоди. Ничего Так. Приморозил большой. Так отойдет. И этот отойдет.
Николка присел на корточки и стал натягивать чистые черные носки, а деревянные, негнущиеся руки Мышлаевского полезли в рукава купального мохнатого халата. На щеках расцвели алые пятна, и, скорчившись, в чистом белье, в халате, смягчился и ожил помороженный поручик Мышлаевский. Грозные матерные слова запрыгали в комнате, как град по подоконнику. Скосив глаза к носу, ругал похабными словами штаб в вагонах первого класса, какого-то полковника Щеткина, мороз, Петлюру, и немцев, и метель и кончил тем, что самого гетмана всея Украины обложил гнуснейшими площадными словами.
Алексей и Николка смотрели, как лязгал зубами согревающийся поручик, и время от времени вскрикивали: «Ну-ну».
Гетман, а? Твою мать! рычал Мышлаевский. Кавалергард? Во дворце? А? А нас погнали, в чем были. А? Сутки на морозе в снегу Господи! Ведь думал пропадем все К матери! На сто саженей офицер от офицера это цепь называется? Как кур чуть не зарезали!
Постой, ошалевая от брани, спрашивал Турбин, ты скажи, кто там под Трактиром?
Ат! Мышлаевский махнул рукой. Ничего не поймешь! Ты знаешь, сколько нас было под Трактиром? Сорок человек. Приезжает эта лахудра полковник Щеткин и говорит (тут Мышлаевский перекосил лицо, стараясь изобразить ненавистного ему полковника Щеткина, и заговорил противным, тонким и сюсюкающим голосом): «Господа офицеры, вся надежда Города на вас. Оправдайте доверие гибнущей матери городов русских, в случае появления неприятеля переходите в наступление, с нами бог! Через шесть часов дам смену. Но патроны прошу беречь» (Мышлаевский заговорил своим обыкновенным голосом) и смылся на машине со своим адъютантом. И темно, как в ж! Мороз. Иголками берет.
Да кто же там, господи! Ведь не может же Петлюра под Трактиром быть?
А черт их знает! Веришь ли, к утру чуть с ума не сошли. Стали это мы в полночь, ждем смены Ни рук, ни ног. Нету смены. Костров, понятное дело, разжечь не можем, деревня в двух верстах. Трактир верста. Ночью чудится: поле шевелится. Кажется ползут Ну, думаю, что будем делать?.. Что? Вскинешь винтовку, думаешь стрелять или не стрелять? Искушение. Стояли, как волки выли. Крикнешь, в цепи где-то отзовется. Наконец, зарылся в снег, нарыл себе прикладом гроб, сел и стараюсь не заснуть: заснешь каюк. И под утро не вытерпел, чувствую начинаю дремать. Знаешь, что спасло? Пулеметы. На рассвете, слышу, верстах в трех поехало! И ведь, представь, вставать не хочется. Ну, а тут пушка забухала. Поднялся, словно на ногах по пуду, и думаю: «Поздравляю, Петлюра пожаловал». Стянули маленько цепь, перекликаемся. Решили так: в случае чего, собьемся в кучу, отстреливаться будем и отходить на город. Перебьют перебьют. Хоть вместе, по крайней мере. И, вообрази, стихло. Утром начали по три человека в Трактир бегать греться. Знаешь, когда смена пришла? Сегодня в два часа дня. Из первой дружины человек двести юнкеров. И, можешь себе представить, прекрасно одеты в папахах, в валенках и с пулеметной командой. Привел их полковник Най-Турс.
А! Наш, наш! вскричал Николка.
Погоди-ка, он не белградский гусар? спросил Турбин.
Да, да, гусар Понимаешь, глянули они на нас и ужаснулись: «Мы думали, что вас тут, говорят, роты две с пулеметами, как же вы стояли?»
Оказывается, вот эти-то пулеметы, это на Серебрянку под утро навалилась банда, человек в тысячу, и повела наступление. Счастье, что они не знали, что там цепь вроде нашей, а то, можешь себе представить, вся эта орава в Город могла сделать визит. Счастье, что у тех была связишка с Постом-Волынским, дали знать, и оттуда их какая-то батарея обкатила шрапнелью, ну, пыл у них и угас, понимаешь, не довели наступление до конца и расточились куда-то к чертям.
Но кто также? Неужели же Петлюра? Не может этого быть.
А, черт их душу знает. Я думаю, что это местные мужички-богоносцы Достоевские!.. у-у вашу мать!
Господи боже мой!
Да-с, хрипел Мышлаевский, насасывая папиросу, сменились мы, слава те, господи. Считаем: тридцать восемь человек. Поздравьте: двое замерзли. К свиньям. А двух подобрали, ноги будут резать
Как! Насмерть?
А что ж ты думал? Один юнкер да один офицер. А в Попелюхе, это под Трактиром, еще красивее вышло. Поперли мы туда с подпоручиком Красиным сани взять, везти помороженных. Деревушка словно вымерла, ни одной души. Смотрим, наконец, ползет какой-то дед в тулупе, с клюкой. Вообрази, глянул на нас и обрадовался. Я уж тут сразу почувствовал недоброе. Что такое, думаю? Чего этот богоносный хрен возликовал: «Хлопчики хлопчики» Говорю ему таким сдобным голоском: «Здорово, дид. Давай скорее сани». А он отвечает: «Нема. Офицерня уси сани угнала на Пост». Я тут мигнул Красину и спрашиваю: «Офицерня? тэк-с. А дэж вси ваши хлопци?» А дед и ляпни: «Уси побиглы до Петлюры». А? Как тебе нравится? Он-то сослепу не разглядел, что у нас погоны под башлыками, и за петлюровцев нас принял. Ну, тут, понимаешь, я не вытерпел Мороз Остервенился Взял деда этого за манишку, так что из него чуть душа не выскочила, и кричу: «Побиглы до Петлюры? А вот я тебя сейчас пристрелю, так ты узнаешь, как до Петлюры бегают! Ты у меня сбегаешь в царство небесное, стерва!» Ну тут, понятное дело, святой землепашец, сеятель и хранитель (Мышлаевский, словно обвал камней, спустил страшное ругательство), прозрел в два счета. Конечно, в ноги и орет: «Ой, ваше высокоблагородие, извините меня, старика, це я сдуру, сослепу, дам коней, зараз дам, тильки не вбивайте!». И лошади нашлись и розвальни.