Михаил Буканов - Кто ты, тебя я не знаю стр 10.

А рота уходит в разрывах и пыли, солдатам грехи их попы отпустили.
Не близко противника доты и дзоты, какие грехи у ушедшей пехоты?
Строчит пулемёт, отделения нету. Ну, где ж вы, полковник? Отхода ракету!
Мой прапорщик слева хрипить умирая. В чистилище вязнем переднего края.
Вот вся полурота застряла в завалах. Похоже не взять нам Карпат перевалов.
А где-то в Тамбове ждут мама с сестрёнкой, строчат пулемёты мелодией звонкой.
Полковник  отец мой, погиб в Ляояне, лишь фото храню я в нагрудном кармане.
Средь сопок Манчжурии, дальней страны, давно уже видит он смертные сны!
А сын пропадает в Карпатах седых. Война забирает совсем молодых.
И если истории так продолжаться, то скоро не станет, кому и сражаться.
А впрочем, история просто мура, когда атакуют врага юнкера.
Останься в живых, и звезда на погон. Вчера был никто, нынче ты вознесён.
Командуешь взводом, на радостях пьёшь, а к вечеру мёртвым в окоп упадёшь.
Война пожирает сперва молодых, и только впоследствии валит седых.
Пока их загрузят, пока привезут, солдат-первогодков окопы сгрызут.
А, вот и ракета, глядишь поживём, коль пуля не свистнет мне в лоб соловьём.
Кричу: Отходить! Вот и наши траншеи. Похоже, дожил я до «Анны» на шее.

Старые медные трубы, марш, батальон на плацу.
Помнишь, как девичьи губы робко прильнули к лицу?
В ночь уходила пехота, чётко шагали ряды,
Наша курсантская рота шла в лихолетье беды

Мы полегли под Москвою, нету курсантов в строю,
Просто закрыли собою город в последнем бою.
И не подняться под пули, cнег белым саваном нам.
Смертно ребята уснули, cделав несчастными мам.

Где-то в рябинах и ёлках зимний покой и уюT,
Только с кровавых просёлков парни домой не придут.
Снег заметает устало тех, кому смертный черёд.
Роты курсантской не стало вместе с приказом «Вперёд!»

Как Россию-матушку заливал огонь,
Проскакал по улицам чёрно-красный конь.
Налетели ястребы, на крылах кресты,.
И ушли солдатами я и ты.

Только жизнь не надолго нам дана,
Жаль, что не котяры мы, жизнь одна.
Отступленья долгие, кровь бинтов.
Да «Ура» чуть слышное изо ртов.

Гимнастёрка намертво приросла к спине,
Ох! Трудов немеряно на войне.
И не стало старшего, стих солдат.
Есть могила общая, звон лопат.

Пулям я не кланяюсь, не дрожу.
Может и от этого жив хожу.
Где-то артиллерия  нечет, чёт.
На войне везение, не расчёт.

Слышу визг мины. Вот она «решка».
Нет середины. Сброшена пешка!
И ничего, лишь разрыва дымок.
Если бы бог изменить это мог!

Сколько бы жило сейчас среди нас
Тех, кто в жестоких сражениях угас?
Жили б их дети, а может и внуки.
Как бы стране пригодились их руки.

Первою в мире была бы страна,
Если б не страшная эта война

Позвольте поручик, не всю же неделю. Такие масштабы во время войны,
Пойдетё вы в дело, укрывшись метелью, a там убивают. Намёки ясны?
Довольно мешать вам Клико с самогоном. Я жду вас верхами в шестнадцать ноль ноль.
Забудьте быстрее о времени оном, когда самогоном глушили мы боль.
Задача пред нами стоит не простая, под снежным покровом застигнуть врасплох,
Охрану замёрзшую штаба Чапая. А там пулемёты своё «Хенде хох!»
Здесь нет Людендорфа, извольте сражаться с фельдфебелем бывшим, что нас потрепал.
А если сумеете к штабу прорваться, то значит счастливый вам фарт перепал.
Протрите патроны, проверьте гранаты, а что, броневик наш пока на ходу?
Могучую силу, как фактор расплаты, в составе конвоя я сам поведу.
Так жду вас в шестнадцать, трезвейте поручик, готовность по времени  номер один.
Без «Белых акаций», без пухленьких ручек, в бою докажите, кто здесь господин!

Офицеры в чёрных френчах, с папиросами, а винтовки просто взяты на ремни.
До окопов, где чапаевцы с матросами, не стреляй, а в штыковой врага сомни.
Барабанов дробь отсчитывает времечко, пулемёт из-под кореньев бьёт во фланг.
И летит, кружит по ветру вяза семечко, обгоняя мерный ход лихих фаланг.
Вот уже полковник сник под пулями, прапорщик со знаменем в пыли лежит.
Нас, похоже, в этот раз опять обнулили. От копыт коней в атаке вся земля дрожит.
И лежать нам здесь в степях, где похоронены, Армагеддон мы отсюда подождём.
Ну, а вяза семечки, что с нами в прах уронены, прорастут весной под солнышком с дождём.

Стоял поручик над могилой, держа клинок «на караул!»
Тут, почему-то, он о милой, о дальнем доме вдруг взгрустнул.
Течёт Ялу под Тюренченью широкой лентой, глубока.
И по всему воды теченью несёт покойников река.
Под пулемётами атака, был наш полковник впереди,
А нонче, вон, венки из мака, Георгий старый на груди.
Когда бои пришли на Шипку, в атаки прапорщик скакал,
Болгарки помнил он улыбку, да янычаров злой оскал.
Тогда его щадили пули, сберёг Господь и от клинка.
А вот вчера не преминули. В висок и грудь. Наверняка!
Упал песок на крышку гроба, ушёл почётный караул.
Природа зорко смотрит в оба, что б жребий смертный не минул.

А на плацу под звук «Славянки» рота шла.
Стоял полковник на трибуне и молчал.
Видать плохи его полковничьи дела.
Коли от звуков он «Славянки» приторчал!
Команда «Вольно», рота строится в каре.
Да что такое, для чего сия ситроль?
Ну, погуляли мы немного и харе.
И, как назло, вдруг прохудилася мозоль!
Тут на трибуну взгромоздился особист,
В руках бумага, оглашает приговор.
Старлей Сербаев был по жизни не речист,
Но сразу ясно, кто тут мент, а кто тут вор.
И вот выводят в середину одного,
С руками в связке, и в кальсонах, без сапог.
А я смотрю, ведут братана моего,
И не пойму, что совершить Алёха мог?
Сербаев расказал про самострел.
И огласил братану смертный приговор.
За этот самый самострел ему расстрел,
С заменой вышки на штраф. роту и позор.
Ну, ничего, ведь всё же будет жить,
А где помрём мы, это же бог весть.
Так будем же прожитым дорожить.
Сейчас, сегодня, вместе и вот здесь.