Но постоянное проникновение гносиса в христианство происходило, в том числе и благодаря исходному рациональному содержанию самого слова «вера» в индоевропейских языках, связывающему ее с различными видами мышления. И греческое «пистис» и латинское «fides» («фидес» вера, верность) в Вульгате (латинском переводе Библии V века)9, а тем более латинское «veritas» («веритас»), однокоренное русскому «вера», содержат в себе указание на деятельность мышления «истину», «правду», «правильность», или «честность». Хотя, с точки зрения более точной этимологии, русское слово «вера» восходит не к латинскому «веритас» (истина), на что иногда неправильно указывают, а к более древним индоевропейским корням «var» («вар» жар, отсюда очень популярный у индоариев Бог Варуна, в славянской мифологии Сварга) и «varatra» («варатра» верёвка, канат)10. Иначе говоря, вера (в значении «верить», «доверять»), конечно, есть нечто важное и абсолютно неустранимое из человеческой жизни, но не настолько, чтобы его можно было объявить автономным видом человеческой деятельности, способным заменить способность к мышлению, и основывать на нем (как на «веревке») целое мировоззрение («религию»)! «Веревка» ведь означает вовсе не «связь» с потусторонним «Богом» (на чем, конечно, настаивают иудео-христиане), а нечто, «свитое» вместе, «сваренное» в единое, непротиворечивое целое. И таким нечто могут быть различные рациональные элементы, в том числе и «смыслы», образующие «знание». В действительности, ложным оказывается не только тот или иной выбор, сделанный всенепременно в пользу «веры» или «разума», а уже сама по себе необходимость выбирать между ними (как если бы никакой другой альтернативы не существовало). При таком выборе мы не только не связываем «веревку», а наоборот, распускаем ее, полагая абсолютно непроходимой границу между верой и мышлением. Но насмешка истории в том ведь и состоит, что в конечном счете оба пути оказываются одномерными крайностями, а потому одинаково ложными, в равной мере уводящими от первичного (родового, источного) мировоззрения природного человечества (как «язычества»). Антиномически объединив в себе оба принципа (гносиса и агносиса магически «логизирующего» и тотально отрицающего)11, христианство тем самым закрепило оба исторических пути устранения природного мировоззрения, сделав невозможным возвращение к нему не только через христианство, но и через его отрицание <в гностических ересях>.
«Принцип веры» в современном язычестве
Современное язычество, находящееся под мощным влиянием синкретических оккультно-теософических течений, объединяемых общим названием New Age «Новый век (эпоха, эра или поколение)»12, к сожалению, во многом пошло по тупиковому пути «магического» отрицания христианства, т.е. тем путем, который был предуготован ему самим христианством и который имманентен иудео-христианской («западной») традиции в целом. А это значит, как минимум, что до подлинного «преодоления христианства»13 пока еще очень далеко. И действительно, «вера» (выросшая из противопоставления «магии») остается существенным элементом выработки собственной религиозной позиции для большинства отечественных неоязычников, даже в случае присутствия у них ощущения опасности соединения аутентичного («древнего», «традиционного») языческого миросозерцания с чуждым ему иудео-христианским «принципом веры» (агносиса в противоположность гносису мистическому проникновению в сущность вещей). Соглашаясь называть свои религиозные убеждения «верой», и тем самым принимая фундаментальный для иудео-христианства тезис об универсальности веры, многие язычники вместе с тем пытаются переосмыслить собственную веру «в исконно языческом смысле», придать ей особенный, отличный от общеупотребительного, характер. С этими попытками, в первую очередь, связана определенная эволюция понятия веры в отечественном язычестве, история которого тоже уже довольно подробно описана14. Хотя первые языческие группы стали появляться еще в 7080-е гг. прошлого столетия, по-настоящему только 1994 год год первой официальной регистрации славянской религиозной организации, каковой тогда явилась «Московская Славянская Языческая Община» можно по праву считать годом возвращения язычества в Россию. И в целом, именно 90-е гг. стали решающими в деле его культурной реабилитации.
Характерно, что в одном из самых первых документов возрождающейся Традиции в «Русском языческом манифесте» (М. С. Васильев, Д. Ж. Георгис (Любомир), Н. Н. Сперанский (Велимир), Г. И. Топорков, московское общество «Вятичи»), увидевшем свет в 1996 г., термин «вера» используется довольно робко в очень широком значении «народной веры», которую авторы противопоставляют христианской «антиэкологической» вере, несущей «чуждое славянскому сознанию миропонимание, чреватое конфликтами»15. Вера здесь определяется по ее отношению к «народу»: «Если наши предки в течение тысячелетий смогли выжить, стать единым народом и создать свою государственность, то значит они владели неким знанием (!), открывшим им смысл бытия. Этот смысл должен был быть запечатлен в религиозно-нравственном учении, которое мы называем народной верой, или язычеством (курсив мой. Д.Г.)»16. Основываясь на таком понимании язычества (как «веры», базирующейся на «знании»), один из авторов манифеста Н. Н. Сперанский (волхв Велимир, «Коляда вятичей») в дальнейшем в своих статьях начинает использовать уже более определенный термин «языческая вера», под которой он понимает неформальную веру народа, противоположную искусственной вере в догматы и отличную от «двоеверия» («народного христианства»). См., к примеру, «Грозовой миф и судьба России» (1999), где Велимир доказывает, что «языческая вера», в отличие от веры христианской, призвана достичь «правды и гармонии в душе народа»17. Аналогичная задача языческой веры «разрешать конфликты, не усиливать и не играть на них» сформулирована в «Книге Природной Веры»18 и других работах Велимира. Таким образом, вера здесь рассматривается пока еще не по существу, а лишь с содержательной стороны по ее разновидности наряду с другими возможными верами, хотя заметно уже присутствие характерной атрибутивной интенции «к знанию».