Теперь я вижу: недалече утро. Альба огляделся нарочито-деятельно. Не выпить ли нам, в самом деле, сидра?
Пьяницы вы оба, ты и Кортэ, куда увереннее улыбнулась Зоэ. Идем. Мне велено явиться во дворец к полудню, я уже нарушила кучу правил! Опять буду строго воспитана злющим секретарем её величества. Ну как его, зануду, терпит наша Бэль?
Зоэ сама нырнула под руку нэрриха и заторопилась, более не уделяя внимания мостовой. Отчищенное щетками дождевых струй небо было синим, глубоким. Крылья птиц вспыхивали мгновенной белизной, перемешивали и взбивали счастье одоления непогоды.
Глупые чужие правила следует сваливать кучей и не разбирать никогда, пусть гниют в забвении, серьезно согласился Альба, поглаживая кожух виуэлы. Порядок лишает тебя радости. Это недопустимо но поправимо!
Зоэ хихикнула и пошла быстрее, цокая каблучками и вслушиваясь в звук легкий, без спотыкания сомнений и шарканья горечи. Альба едва слышно постукивал ладонью по виуэле и шагал в такт, словно танец вовсе не завершился, словно вся жизнь сплошная пляска а свидание с ветром, неудавшееся в предгрозовой хмурости утра, еще не поражение, но всего-то короткий штрих в большом и сложном узоре движения
Платки у нэрриха не переводились, так что Зоэ привычно, на ощупь, выдернула из его кармана очередной и промакнула последнюю шальную слезинку. Плотнее прильнула к боку Альбы, еще разок шмыгнула носом, молча радуясь уюту убежища. А кто тронет? Да лишний раз и не глянут, вид у Альбы внушительный, эсток на перевязи боевой, и взгляд его далеко не каждому сулит виноградную сладость.
Альбу в городе знают. Великая, любому известная тайна: младший нэрриха приходится учеником покойному сыну тумана, златолюбивому и неугомонному Кортэ. Столь же всеобщий секрет то, что дон Кортэ здравствует вопреки известию о своей трагической смерти, подверженному надежными свидетелями. Это не удивительно. Кортэ очень, очень опасен в гневе, потому тайна его воскрешения столь глубока, потому дон бессовестно пользуется ею, не прячась. Кортэ, сын тумана так он сам себя именует проводит время в столице шумно, а уж сидра пьет более, нежели вообще возможно и во хмелю сей яростный дон драться лезет чаще и упрямее, чем допустимо для самого завзятого повесы.
Зоэ, окончательно отбросив огорчение, решительно дернула названого брата за рукав.
Аль, как же так: никто не сказал королеве, что Кортэ жив? Это за год-то с лишком?
Правители щедры на казни тем, кто темные несет им вести К тому же дон Кортэ и сам не молчит, чуть помедлив, нэрриха сплел новую рифму, тряхнул головой и добавил иным тоном, игривым. Болтунам он без разбора языки готов порезать. Всем подряд и неустанно.
Город немых, хихикнула Зоэ.
Берегись его, о Зоэ, и тебя не пожалеет, тем же тоном упредил Альба.
А ты-то спасешь меня?
Я в первом круге опыта, он в четвертом, вздохнул нэрриха, снова погладил виуэлу. Как обычно, серьезные слова он не стал наспех рифмовать. Но это мало что значит. Ты родня мне, а он, если взъестся, не прав. Я тебя спасу. Обязательно.
Дальше, в гору, пошли боковой улочкой, взбираясь по узкому шнуру мостовой, сплошь составленному из веерных полукружий обожженного кирпича. Кладка была старой, местами щербатой, она норовила коварно поймать каблук в щель и нарушить ритм движения. Улочка, впрочем, попалась веселая, она щурилась на путников мелкими лужицами-глазами, серыми в тенях и синими, когда изгиб допускал в колодец стен солнце, щедрое, летнее готовое расшвыривать без счета звонкую медь бликов.
А ты-то спасешь меня?
Я в первом круге опыта, он в четвертом, вздохнул нэрриха, снова погладил виуэлу. Как обычно, серьезные слова он не стал наспех рифмовать. Но это мало что значит. Ты родня мне, а он, если взъестся, не прав. Я тебя спасу. Обязательно.
Дальше, в гору, пошли боковой улочкой, взбираясь по узкому шнуру мостовой, сплошь составленному из веерных полукружий обожженного кирпича. Кладка была старой, местами щербатой, она норовила коварно поймать каблук в щель и нарушить ритм движения. Улочка, впрочем, попалась веселая, она щурилась на путников мелкими лужицами-глазами, серыми в тенях и синими, когда изгиб допускал в колодец стен солнце, щедрое, летнее готовое расшвыривать без счета звонкую медь бликов.
Влага дождика, короткого, как дурное настроение Зоэ, стремительно сохла. Камни одевались в пыльный бархат, теплели, звучали иначе. Плясунья продолжала выстукивать ритм почти ровный, но содержащий легкую, едва уловимую особинку: строй стиха, недавно напетого Альбой. Получалось не особенно задорно, даже несколько монотонно. Так удобнее думать, шаг за шагом подбираясь к грустной и трудной правде. Пришло время признать её, но все же не отчаиваться и не прекращать рассуждений.
Позапрошлым летом Зоэ сирота без родни и средств, вдруг очутилась в столице, при дворе, в милости у самой королевы. Тогда был момент: голова пошла кругом она показалась себе всемогущей, ну ничуть не менее! Она получила свободу и признание благочинности дара звать ветры, обыкновенно осуждаемого Башней. Она бестрепетно вышла на площадь как плясунья первый раз в жизни и перетанцевала взрослую пустотопку, опытную обманщицу, ухватившую свободный ветер за гриву. Справилась вопреки всему и вот рядом Альба, сын того ветра, пойманного в силки людской корысти и отпущенного из западни. Он пришел в мир людей по доброй воле, а не по принуждению, как иные нэрриха. И теперь он всегда рядом. Сейчас Аль внимательно осматривает крыши домов и окна, цепким взглядом проверяет каждого встречного и попутного человека. Охраняет сестру. Попробуй пойми, игра это или всё для него всерьез? Люди аж шарахаются, прищур-то у нэрриха решительный, да и внешность не располагает к неуважению. Альба рослый и широкоплечий, на посторонних смотрит хмуровато и даже исподлобья, изучающе. Радость и теплоту он приберегает для немногих близких друзей