И для Эртени началась тяжелая практика, поначалу даже изнуряющая с самого утра и чуть ли не до самых сумерек, перерываемая правда большими промежутками времени на еду и прочая.
Поначалу, конечно, он внутренне возмущался таким надрывом над своим обычным состоянием тела, но вскоре привык и уже после «занятий» не чувствовал полнейшей усталости, когда еще к тому же не давали отдыхать: ни сознание того что это вредно, ни Саидка, который наиболее ревниво следил за его поведением после тренировки.
Сначала Эртени с трудом соглашался со своими посяганиями на личную свободу, но понимая, что ничего не пройдет даром не протестовал, а потихоньку привыкал, отвыкая при этом от своих прежних безсистемных тренировок на шпагах, с разговорами и долгими разборами.
Сейчас он стремился подчинить все мускулы своего тела, реакцию, внимание, движения. Все это так увлекло, как ни какое просиживание в библиотеке Обюссонского замка за весьма интересными материалами.
В довершение ко всем прочим лишениям Эртени пришлось свыкнуться с тем что хорошей пищи ему уже не пробовать: острое, и хлеб ему так и было сказано забыть. Все больше пришлось довольствоваться чем-то странным и однородным.
Дни понеслись один за другим составляясь уже в недели и однажды проснувшись еще затемно Эртени ужаснулся при мысли что он бездействует!
Лежа на диване и чувствуя бодрость тела и ясность ума, он в то же время находил себя потерянным. Столько невыполнимых и накопившихся дел! Мало того он даже не спросил Саидку о одноглазом братце Картуша, хотя и узнал что об этом можно справиться не только у самого Картуша, но и у Дармаглота, как ни странно.
Где Рено, где дом тетушки , где синий фиакр? Ему захотелось бежать на поиски, но он не побежал.
Саидка мог загрести его на свои тренировки, но сейчас ему на это начихать, и ушел он только после того как плотно подкормился на кухне.
Саидка чувствуя в нем решительность не стал сбивать его настрой ни единым вопросом, может быть еще и потому что проснулся каким-то вялым и явно с упадническим настроением. Может принял на ночь дозу опия; а может и наоборот принял опий, когда повторно лег спать. Чувство какой-то необдуманности, неначатости усилилось еще больше, когда Эртени вышел на бледно-светлую улицу. День обещал быть пасмурным, но теплым, что в какой-то степени было даже приятно.
Много сомнений посещали его тотчас, как он начинал думать с чего начать? Франсуа не любил такое положение, когда и так можно было сделать, и с того начать, ну например как начинать искать Рено в полиции справиться, или же отыскать то место, куда они с ним ехали, какой-то дом по-видимому. Что за напасть: еще же лежа припоминал этот дом, а сейчас забыл, так же как и начисто забыл название улицы. Хорошо что еще не забыл кто он и зачем сюда приехал!
Растерянность, одновременно с решительностью действий (лучше когда наоборот) продолжала держать его в том состоянии, когда он не знал что делать, но что-то все-таки делал: он шел, и не куда-нибудь, а в Оперу и по дороге думал, и как ему казалось правильно. Всегда когда мучают сомнения забудь о них и вопросы разрешаться сами собой. Что бы решить на первый взгляд неразрешимый вопрос, его следует прежде всего откинуть прочь и потом в одно прекрасное время вопрос сам о себе напомнит, когда разрешиться (скорее всего неожиданно).
И в самом деле: если помнить что тебе надо и не помнить отравляющий душу клубок вопросов, то и действовать будет легко: не думая где здесь по-близости могут находиться конюшни, нежданно-негаданно столкнешься с фактом стоящих у Парижской Оперы большого количества экипажей дожидающихся окончания представления, у которых и можно будет спросить о синем фиакре или же о доме тетушки Антиген! Вспомнил! Вот и полезный побочный эффект. Когда не нужно засорять мозги лишним (имеется в виду вопросами).
Шесть ливров у него были в кармане, благодаря уступчивому Саидке, который согласился поменять немного большую его половину луидора. Теперь оставалось подумать о своем гардеробе: сапоги ничего, главное еще новые. Вот правда костюм его заметно полинял, но и не на переднем же крае он собирался сидеть, черт возьми!
По окончании оперетты Франсуа вышел на улицу ошеломленным. Это было что-то необыкновенное, совсем другой мир, звуки музыки продолжали воодушевлять его даже когда он уже и позабыл мелодию.
И хотя день из-за этого культурного похода был почти что можно сказать потерян (остальное время уйдет на возвращение), Эртени ни о чем не жалел. В таком пробужденном состоянии становиться даже как-то лучше и ясней ощущать себя в этом мире, в котором до этого ты жил как-будто неосмысленно. И вот как будто ты себя ощущаешь, стоя на улице совсем по другому, чем эти люди: мужчины, женщины которые идут ли, рассаживаются по экипажам, но все это делают скорее машинально и тут же забудут что видели и слышали, а главное чувствовали хотя бы четверть часа тому назад
Внезапно сквозь задумчивое состояние его слуху донеслось до восторга знакомый голос и особенно произносимое.
Франсуа! еще раз позвали его сзади и он обернувшись увидел что с подножки кабриолета спрыгнул и подбежал к нему