И Майлз сбежал из комнаты, прихватив с собой Ботари.
Майлз сидел в потрепанном кресле, сгорбившись, закрыв глаза и задрав ноги. Окна маленького частного кабинета выходили на улицу перед их огромным старинным особняком. Этой комнатой редко пользовались; есть неплохой шанс, что здесь он сможет побыть один и невесело поразмышлять в покое. Никогда он не приходил к такому полному крушению, не чувствовал себя таким опустошенным, обессиленным, беспомощным до боли. Столько пыла растрачено ни на что, – на целую жизнь этого "ничего", бесконечно простирающуюся в будущее – из-за секундной глупости, неловкой злости...
За спиной он услышал покашливание и робкий голос: – Эй, Майлз...
Он широко распахнул глаза, неожиданно почувствовав себя чем-то вроде раненого зверя, скрывающегося в норе.
– Елена! Ты же вчера вечером приехала вместе с мамой из Форкосиган-Сюрло. Заходи.
Она пристроилась возле него на подлокотник второго кресла.
– Да, она знает, какое удовольствие доставляют мне поездки в столицу. Порой у меня ощущение, как будто она моя мать...
– Скажи ей об этом. Ее это порадует.
– Ты правда так думаешь? – робко спросила Елена.
– Абсолютно. – Он встряхнулся, придя в боевую готовность. Может, и не совсем пустое будущее...
Она мягко прикусила нижнюю губу, ее большие глаза впитывали каждую черточку его лица.
– А ты выглядишь абсолютно разбитым.
Он не хотел бы выливать все это на Елену. Отогнав мрачность самоиронией, он вольготно откинулся на спинку кресла и ухмыльнулся:
– В буквальном смысле. Более чем верно. Ничего, справлюсь. Ты, гм... полагаю, ты уже все слышала.
– Да. Как... с милордом графом все прошло нормально?
– О, разумеется. В конце концов, я у него единственный внук. Что ставит меня в превосходное положение – в любом случае я выхожу сухим из воды.
– Он не спрашивал тебя о том, поменяешь ли ты имя?
– Что? – вытаращился Майлз.
– Дать тебе родовое имя по обычаю. Он говорил, что когда ты... – она осеклась, но Майлз полностью уловил смысл этого полу-откровения.
– Ах, вот как. Когда я стану офицером, он намеревается уступить и позволить мне носить приличествующее наследнику имя? Как мило с его стороны. По сути, с опозданием на семнадцать лет...
– Я никогда не могла понять, в чем вообще дело.
– Ну, ведь мое имя – Майлз Нейсмит, по отцу моей матери, а не Петр Майлз, по обоим дедам? Все восходит к скандалу при моем рождении. Очевидно, когда родители оправились от солтоксинового газа и обнаружили, что зародыш пострадал – кстати, считается, что я этого не знаю – то дед настаивал на аборте. Он устроил крупную ссору с моими родителями – ну, полагаю, с матерью, а отец оказался меж двух огней. Когда отец ее поддержал, а дела осадил, тот обиделся и потребовал, чтобы мне не давали его имени. Потом он успокоился, когда обнаружил, что я не такое уж сплошное несчастье. – Майлз деланно ухмыльнулся и побарабанил пальцами по подлокотнику. – Значит, он размышлял над тем, как бы проглотить обиду и взять свои слова назад? Может, даже лучше, что я засыпался. Чего доброго, он бы ею подавился. – Он стиснул зубы; хватит желчи. Ему захотелось взять обратно свою последнюю тираду. Не стоит представать перед Еленой безобразней, чем он и так есть.
– Я знаю, как ты упорно ты тренировался. Я... мне жаль.
Он сделал попытку плоско пошутить: – И вполовину не так жаль, как мне самому. Эх, если бы ты сдавала физподготовку за меня. Из нас двоих вышел бы один отличный офицер.
С ее губ вдруг внезапно сорвалось – с той непосредственностью, какая была присуща им обоим в детстве: – Да, но по барраярским стандартам я еще ущербнее тебя. Я же женщина. Мне даже не разрешили бы подать прошение о сдаче экзаменов.
Он поднял брови, неохотно соглашаясь. – Знаю. Нелепо.