Он кинул взгляд на Елену: зрачки ее расширились, тело напряглось перед прыжком.
– Адмирал никогда не насиловал свои жертвы – он предпочитал смотреть. Форратьер был любовником принца Серга; наверное, принц был ревнив. Хотя тот применял пытки поизощренней. Принц предпочитал подождать, так как его особым пунктиком были беременные женщины. Думаю, Форратьер и компания были обязаны ему их поставлять...
В разуме у Майлза раздался беззвучный вопль, прорывающийся сквозь сотни непрошеных ассоциаций – "нет, нет, нет..." Так вот что такое "скрытое знание"! Как давно он знал, что не стоит задавать эти вопросы, потому что ему не хочется слышать на них ответы? Лицо Елены выражало полнейшее неверие и гнев. Дай бог ему сохранить эту ситуацию такой... Его парализатор лежит на столе перед Ботари, на их общей линии огня; есть ли у него возможность допрыгнуть?..
– Мне было восемнадцать, когда я попала к ним в руки. Вчерашняя выпускница, я вовсе не жаждала повоевать – просто хотела служить своей родине и защищать ее... но это оказалась не война, а просто некий персональный ад, тем более отвратительный, что все было в неограниченной власти барраярских командующих... – Она была близка к истерике, словно старый, уже утративший силу, дремлющий ужас нахлынул на нее, потряся больше, чем она могла себе представить. Я должен каким-то образом заставить ее замолчать...
– А этот... – ее палец туго обхватил спусковой крючок игольника, – был их инструментом, их домашним зверьком, лучшим постановщиком шоу... Барраяр отказался выдать своих военных преступников, и мое правительство пожертвовало правосудием, которым оно было мне обязано, ради заключения мира. Так что он остался на свободе и превратился в мой кошмар – на все эти двадцать лет. Но наемный флот может отправлять собственное правосудие. Адмирал Нейсмит, я требую ареста этого человека!
– Я не... это не... – начал Майлз. Он обернулся к Ботари, взглядом моля того об опровержении, о том, чтобы это не оказалось правдой: – Сержант?...
Этот поток слов поразил Ботари так, словно в него брызнули кислотой. Его лицо сморщилось от боли, он наморщил лоб в усилии – вспоминая? Взгляд его остановился сперва на дочери, потом на Майлзе, затем на эскобарке. Из его груди вырвался вздох. Такое выражение могло быть на лице у человека, который навсегда спустился в ад и вдруг оказался удостоен проблеска рая. – Леди, – прошептал он, – вы все так же прекрасны.
"Не подстрекай ее, сержант!" – безмолвно закричал Майлз.
Лицо эскобарки исказилось от ярости и страха. И она решилась. Из содрогающегося оружия вырвался как будто поток серебристых дождевых капелек. Разрывы игл вспыхнули на стене вокруг Ботари, осыпая его воющим, крутящимся ливнем острых, как бритва, осколков. Тут игольник заклинило. Женщина с проклятиями принялась в нем копаться. Ботари, привалившись к стене, пробормотал: – Теперь – покой...
Майлз прыгнул за парализатором, а Елена бросилась к эскобарке. Когда он навел парализатор на цель, она уже выбила игольник, отлетевший в другой конец каюты, и заломила эскобарке руки за спину, чуть не выворачивая ей их из плеч со всей силой своего ужаса и ярости. Но обессиленная женщина не сопротивлялась. Повернувшись снова к Ботари, Майлз понял, почему.
Ботари упал как подкошенный, словно у него были переломаны все суставы. На его рубашке показалось лишь четыре-пять крошечных капелек крови – когда кровь идет носом, и то бывает сильнее. Но внезапно их залил красный поток, хлынувший у него изо рта; сержант, захлебываясь, забился в конвульсиях. Корчась на полу, он изрыгнул еще одну алую струю, залившую Майлзу – который на четвереньках подполз к своему телохранителю, – руки, колени и рубашку.
– Сержант...?
Ботари лежал недвижимо.