Садись, Мария Васильевна, скомандовал боярин и кивком показал на холку нетерпеливо бьющей копытом тонконогой лошади, домой тебя повезу, туда следую.
Сама дойду, побледнела я и попятилась.
Перечить мне? возмутился Оболенский. Сделав широкий шаг, он схватил меня за талию и водрузил на коня. Сам взлетел на седло, прижал к себе и помчал далеко от дуба с его спасительным дуплом.
Я плакала в голос, молила о свободе, вырывалась, но похититель, усмехаясь в усы, косил на меня черным цыганским глазом и молчал.
Мимо проплыли убогие деревенские хозяйства, затем пашни, густой сосняк, и, наконец, другая деревня появилась на горизонте.
«Главное, никуда не свернули, между взрывами отчаяния успокаивала себя я, так что выход в свой мир обязательно найду».
«И что ты будешь делать в своем мире? высунулось из тьмы подсознания моё второе Я. Как прокормишь и обслужишь всю нуждающуюся в тебе ораву»?
«А что я буду делать здесь? моё сердце рвалось на части. К тому же, Яна и Стас остались дома одни»!
Пррррр! приказал боярин, лошадь резко остановилась, а я чуть не вывалилась из его крепких рук.
Точно такая же, как и у Прохора, одноглазая, без трубы, избёнка приткнулась к мощному стволу высокой березы. По периметру рассыпались небольшие надворные постройки.
Эй, хозяйка! прижимая меня к себе, крикнул Оболенский. Принимай утрату!
Несколько минут, проведенных в объятиях упрямого, как осел, феодала, показались мне вечностью.
Но тут дверь избушки распахнулась и из неё вышла пожилая женщина. На ней была белая рубашка с длинными рукавами, поверх которой красовалось нечто типа красного сарафана до пят, голову обнимал завязанный под подбородком светлый платок.
Женщина, вытянув вперед руки, осторожно пошла на наши голоса.
«Незрячая», констатировала я.
Где Василий? осведомился мой похититель.
На пашне, уныло отозвалась хозяйка.
Што ты, Маланья Кузьминична, дочь не берегёшь? опуская меня на землю, незлобиво проворчал боярин.
Каку? не поняла слепая.
Таку, передразнил её Григорий. Марию Васильевну.
Машку? баба вздрогнула, остановилась и как будто задумалась. Её бескровные сморщенные губы мелко задрожали, из глаз потекли слёзы.
Приношу слезницу, не уберегла, боярин, неожиданно завыла Маланья и пошатнулась.
Я бросилась к ней и обняла. Тело несчастной трясло и колотило.
Што ревёшь? не понял Оболенский. Радоваться надо.
Аки радоваться? возмутилась слепая, её крупные ладони сжались в кулаки. Помёрла моя Маня, вчерась схоронили.
Как схо-ро-ни-ли? старательно разделяя слова на слоги, проговорил Оболенский и, словно прокурор, сурово уставился на меня.
Глава 5. Слепая
Впервые в жизни я не знала, как вывернуться из затруднительной ситуации, второе Я притихло и трусливо помалкивало. Упорно ожидая чуда, я с нетерпением поглядывала на небо с редкими перистыми облаками, и чудо произошло.
Маняааааааааа! вдруг завопила Маланья Кузьминична и стала неистово тискать меня в объятиях.
Ты же схоронила её? опешил Оболенский.
Бог взял, Бог и дал! трясущиеся пальцы женщины пробежались по моему лицу и погладили темечко.
Понятно, боярин смущенно кашлянул в кулак, на большом пальце правой руки блеснуло кольцо с изумрудом, и через минуту взлетел в седло.
«Неужели пронесло, мелькнула обнадёживающая мысль, неужели поверил»?
Жди меня, красна девица, вернусь непременно! не оборачиваясь, крикнул Григорий и, вонзив шпоры в бока заржавшей лошади, ускакал прочь.
«Неужели пронесло, мелькнула обнадёживающая мысль, неужели поверил»?
Жди меня, красна девица, вернусь непременно! не оборачиваясь, крикнул Григорий и, вонзив шпоры в бока заржавшей лошади, ускакал прочь.
Я глубоко вздохнула, мысленно поблагодарила высшие силы и покрутила головой по сторонам. Большая бревенчатая изба в два этажа высилась где-то в середине улицы, заставленной подслеповатыми лачугами. Возле неё стоял вороной конь.
Шершавые ладони слепой продолжали гладить меня, сухие губы что-то шептали.
«Молитву», предположила я.
Девонька, внезапно громко и глухо проговорила Маланья Кузьминична, ты воротилась, девонька.
Моё Эго встрепенулось и всхлипнуло от жалости к несчастной, потерявшей своё дитя.
«Успею ли до ночи дойти до дуба»? стараясь не обращать внимания на сентиментальное подсознание и бабские причитания, озадачилась я и почувствовала, что дрожу.
Айда в избу, касатка, перестав рыдать, Маланья обняла меня за талию. Али по надобности хотишь? Вон тама облегчись!
И она кивнула на кустики возле небольшого прокопченного строения.
Просторная комната с печью, та же скромная обстановка, тот же земляной пол, только чище, чем в жилище у Прохора.
Поискав глазами тараканов, я с удовольствием осознала, что их нет, а потому присела на выскобленную до белизны деревянную лавку. Неожиданно хозяйка лачуги опустилась возле моих ног и обняла их. Я вздрогнула.
Диво Господь сотворил, всхлипнув, произнесла она и положила голову на мои колени. На Маньку ты больно схожа.
Вы же не видите, оторопела я. Червячок сострадания шевельнулся где-то внутри.
Руками вижу, шмыгнула носом Кузьминична. Маньку мне Господь возвернул, понеже я ему поклоны клала.