Ты когда выехал из Тебриза?
Вчера утром.
Полковник еще больше насупился.
Тогда неудивительно, что ничего не знаешь.
Балаш встревожился.
А что произошло, господин полковник?
Тот опустил голову, словно решал что-то сам с собой.
В Казвине уже никого нет. Армия движется к Зенджану. Восемнадцать батальонов пехоты, три броневых батальона, артиллерия с полным боекомплектом и американские танки. Авиация несколько дней совершает разведывательные полеты, теперь обеспечивает поддержку с воздуха. Говорят, операцией командуют лично Мохаммад Реза[7] и генерал Размара.
Значит, Зенджан они возьмут?
Неизвестно, есть ли у них цель войти в город. Есть приказ никакого сопротивления им не оказывать. Несомненно, они войдут в город, если захотят этого.
Потом полковник внимательно вгляделся в глаза Балаша.
Так ты всё еще хочешь ехать в сторону Казвина, господин журналист?
Балаш не знал, что отвечать. Раз проделав такой сложный путь, он не собирался возвращаться с пустыми руками. Полковник пришел ему на помощь:
Я через час выезжаю на разведку в сторону фронта Кафеланкух. Если хочешь, едем вместе.
Еще бы Балаш не хотел! Он поспешил в казарму, где достал тетрадь и вкратце записал в нее то, что услышал. Потом оделся и расхаживал возле дверей, чтобы полковник его сразу увидел. Словно повторялся тот день, когда он впервые пришел на радио, к Мир-Гасему Чашм-Азару. Тот самый день, когда «олень застрял рогами в глине», не зная и не желая этого. Конечно, полковник о нем не забыл: сев в джип, он приказал водителю подъехать к казарме. Балаш сел в машину, а когда выезжали за ворота, давешний сердитый часовой уважительно на него посмотрел, говоря без слов: «Знай я, что ты вхож к полковнику, обращался бы к тебе по-другому».
Когда выехали из Миане, небо хмурилось, и казалось, что собирается дождь, такой именно дождь, который Балаш всегда любил, в который ему хорошо думалось и приходили в голову стихи. Он любил куда-то идти в такой дождь и не сердиться на него, даже если та крохотная глинобитная хижина, в которой они жили до недавнего времени, от дождя могла и развалиться.
Что ж, может, тебя всё это утомляет, но если ты хочешь точно знать, что произошло, тогда, я думаю, ты должен слушать. Иначе ты не поймешь, как Балаш, когда и каким образом пришел к тому, к чему он пришел
Солнца в этот день не было. Погода холодная, но не совсем еще зимняя, хотя шел декабрь (впрочем, я об этом, кажется, уже писал). Балаш с полковником Газьяном, с его водителем и с офицером охраны в командирском джипе ехали в сторону Кафеланкуха. Туда, где федаины рыли окопы и иногда открывали огонь по пролетающим над головами самолетам, туда, где земля была испещрена подобием мышиных норок с кучками земли около них. И из некоторых нор поднимался дым тут действовал тот федай или солдат, которого холод слишком прижал, так что он забыл о маскировке, а что еду подогреть, чай заварить, это как, лишнее? Можно подумать, к теще на блины приехал или на пикник? А тогда зачем вообще стрелять по нам, мы тут сами околеем, ими выстрела единого не потребуется. Да вы что тут думаете о себе? Да вы прямо как язык не поворачивается назвать. Это уже командир говорит и обращается вроде бы не к кучке людей в холмах, но ко всей цепи гор от Миане до Зенджана.
Но полковник Газьян, быть может, устал от грубых армейских будней, а может, и правда пришел к заключению, что это их последние деньки, а потому и думал обо всей своей жизни, о своем прошлом, и говорил вслух о том, что думал, по своему обыкновению, и обыкновение это проявлялось именно в таких ситуациях, что Балаш понял позже. Родился он в городе Бендер-Шахе, там же учился, затем поступил в летную офицерскую школу, получил диплом с отличием, и звание лейтенанта, и знак передовика подготовки, а затем вступил в партию Туде и создавал ее военное крыло, и был брошен в тюрьму, и в числе участников знаменитого побега членов партии вырвался на свободу, и перебрался в Хорасан, и участвовал в восстании офицеров, которое потерпело поражение в Гомбо́де, и бежал на советскую территорию, и в конце концов появился в Азербайджанской республике и стал помощником Пишевари и подчиненным Гулама Яхьи.
Вся жизнь полковника прошла в борьбе и преследованиях, и покоя он, можно сказать, в глаза не видел. И он думал, что только смерть, гибель избавит его и всех таких, как он, от этих злоключений и даст наконец покой. Казалось, он всей душой причем по-военному бодро стремится навстречу смерти, всё это Балаш понял уже на обратном пути, когда полковник сказал, что, вероятно, поедет в Тебриз, чтобы лично убедить Пишевари и главнокомандующего, что, если они хотят остановить шахские войска, сделать это можно, лишь действуя через Гилян, через тот самый регион, который полковник так хорошо знал и откуда приезжали к нему за помощью молодые офицеры, требуя оружия для штурма тамошних ослабленных военных баз. Полковник говорил, что во всем Гиляне осталось не больше двух батальонов шахских войск и их можно легко разоружить или разгромить. А когда Балаш сказал, что ведь шахские войска вторглись в Азербайджан, так какой теперь смысл во всем этом, полковник ответил: смотри не ошибись! Это то самое, что в шахматах называется «шах». «Шах» это угроза королю. Когда это происходит, тот, кто подвергся этой угрозе, должен сразу перейти к обороне, например, вернуть на место коня или пожертвовать пешками, иначе получит мат. А мат конец игры. И он пояснил, что следует через Хальхаль и Масуле выдвинуться на Решт и Рудбар, а затем двумя колоннами одной через Казвин и второй через Марзанабад подойти к Тегерану и объявить шаху «шах», заставив его обороняться, а следовательно, вернуть войска из Азербайджана. И, когда полковник об этом сказал, Балаш заметил: «Но ведь еще неизвестно, будем ли мы воевать». А полковник был уверен, что будем, что война неизбежна.