Дорога, тропа, аллея место приоритизации. Очередность выстраивается. Шаг за шагом. А еще это место «получения пинка». Особенно если быстро ходить умеешь. Только не бегать! Бег, особенно с наушниками и сжатыми кистями, он про другое. Именно идти. Без палок, «бросив плечи», слушая тело и происходящее вокруг.
Дальше «как?». В тишине. Одному. «Одиночество в толпе» тоже вариант. Если этой техникой владеешь. Но, вообще-то, лучше одному. Плюс, чем меньше грязи в организме, тем лучше. Это не только про алкоголь, копчености и жирности со сладостями, но и про обычное, бытовое «кишечник освободи». Грязь в мыслях и душе? А вот тут интересное «когда б вы знали из какого сора растут стихи, не ведая стыда». Мечта любой может быть. Такой, к которой человек готов именно сейчас.
Надо ли это фиксировать на бумаге? Во всех умных книжках пишут что это обязательно. У меня не получалось то, что казалось мне важным, если я это переносила на бумагу. Есть подозрение, что умные книжки не совсем про мечту. Они про обязательные действия. Про технику. Важную и обязательную. Но технику.
Страх
Я возвращалась с работы. Темная ночь. Как обычно, впрочем. Поселок Старых большевиков. Большой дом с камином в лесу. Сейчас дойду, покормлю собак и бай мечтала я. Размечталась спустилась с платформы, подошла к переходу. Моя электричка набирала ход. Встречную не увидела. Она не тормозила. Электрички встретились. Между ними метра полтора и я. И закручивающий поток воздуха. И торчащие из обшивки вагонов железяки
Когда все закончилось поразило отсутствие страха. Отчетливо помню как тело сделало все само сгруппировалось, провернулось вдоль потока и опустилось на землю. Почти легло. Железяки свистели над головой. Все обошлось.
Мой первый прыжок через костер на Ивана Купалу, прыжок с парашютом и проход по раскаленным углям были позднее. С хорошими инструкторами. Они научили меня правильно использовать страх. Первый раз очень страшно. Честно, честно. Начиная со второго (по любому пункту) любопытно, прикольно, в удовольствие. А первый очень страшно.
Что значит «повезло с инструкторами»? Цену страху знают. Страх ресурс, мощный выброс энергии. Локализованный во времени. Почти одномоментный. И естественный. Это и проговаривают. Как заклинание. «О чем сейчас будешь думать, то и получишь! Думай о том, что хочешь! Действительно хочешь! И по мелочам не разменивайся!». От тут очень важно «не разменивайся» и «действительно хочешь». Правильную картинку удержать ох как не просто. На таком-то экстриме. Формула классическая отчетливая картинка, резкий вброс энергии и маховик закрутился. Картинка ожила. Оживлять свою Галатею можно и так. Правда, рискованно. Риск в последний момент «заменить» картинку очень велик. Причина понятна первый слой социальной пирамиды Маслоу инстинкты. Древние они. От мозга не зависят. И плевать им на наши правильные картинки, мозгом надуманные.
Глаза овцы
Горная река несла их на камни. Всех. Человек десять. Им протягивали весла. Они цеплялись. Их вытаскивали. Наша лодка была дальней. У самых камней. Он был единственным, кого не вытащили раньше. Сын тянул ему весло. Он не цеплялся. Весло зацепило его и остановило на несколько мгновений. Лицом к нам. К нам обоим. Река потащила его дальше.
Мама, он же не будет жить! У него такие глаза в них смерть.
Да, сын. Сейчас его вытащат. У камней. Он найдет другой способ умереть.
Мама, он же не будет жить! У него такие глаза в них смерть.
Да, сын. Сейчас его вытащат. У камней. Он найдет другой способ умереть.
Это было сказано. Словами. Сыну было одиннадцать. Пороги четверка-пятерка. Дети моложе двенадцати не допускаются. Сын не попадал на этот сплав. Попал. Хотел. И мама у него умеет убеждать. На свою голову.
Глаза, в которых смерть. Не страх, ступор, паника, боль. Смерть. Зачем так рано, сын? Даже мне было двенадцать, когда впервые нырнула в такие глаза. Глаза отца за несколько секунд до смерти. Бездна и покой. И ледяной ветер вдоль моего позвоночника. Снизу вверх. По спирали.
Отец ремонтировал утюг. В последние два месяца я разбила их несколько. Роняла. Пластик бился. Приходилось покупать новые. Их, битых в разных частях, накопилось уже несколько. Из кусочков он собирал один. Рабочий. Отдал мне утюг. «Держи. Теперь сама все ремонтировать будешь» Я взяла утюг. Поправила ему простынь. Понесла утюг в другую комнату. Поставить на «место для утюга». Вернулась зачем-то.
Не ходил он уже месяцев несколько. А «перехаживал» уже несколько лет. С раком столько не живут. Так считали врачи и семья. Я не считала никак. Вообще не понимала о чем они это. Зачем в доме все эти странные вещи куча носовых платков, каких то полотенец, которыми пользоваться не станешь. Я вернулась в комнату к отцу. Вообще-то в мою. Меня переселили в другую, когда мама привезла отца из госпиталя уже не ходячим. И положили на мою кровать. Вернулась. Мама была в комнате у отца. Очень глубокий вдох. Без звука почти. Точнее, звук где-то сзади. Упало что-то. Глаза отца. Те, в которых смерть. Ненадолго. И навсегда. Мне было двенадцать. Я стояла между ними в золотисто-желтой комнате с занавесками со шкодными утятами и моим письменным столом. Одна. Мама лежала на полу. Отец в кровати. И я между ними. Абсолютно спокойная. Все. Теперь все ремонтировать самой. Красный пластиковый телефон с вертушкой. Номер военной части, фраза солдатику-связисту «прошу соединить с санчастью. Мой папа умер». Невнятные причитания солдатика. и отчетливое «дверь открой! Открой дверь и не закрывай!» Она и так открыта. Главврач санчасти ворвался в эту дверь. Схватил меня в охапку. Мы ровесники с его сыновьями-близняшками. Их мать он похоронил за два месяца до этого дня. Без болезни. Она детский хирург. Закончила операцию и умерла. Одномоментно.