Было отчего возненавидеть русских!
Я же для досточтимого Додика Арабесковича был и русским, и евреем одновременно!.. А кроме всего прочего, я был москвичом!..
О, жестокосердный Б-г Израиля! За что караешь Ты? Караешь его, меня, безжизненную белую степь, всех нас!.. «В той степи глухой замерзал ямщик» «Шма Исраэль! Ам Исраэль здесьеще хай!..» «он товарищу отдавал наказ»
Эх-эх!..
Иногда его стойкое чувство нелюбви ко мне сменялось неподдельным изумлением: как вот это то есть: я может быть? Но это, вопреки всему, было Сей печальный факт смущал трепетный ум и беспокоил нежную душу старшего прапорщика Додика Арабесковича, но здравого объяснения прискорбному факту сему совершенно не находилось!..
Глава четвертая
в которой автору повествования, постоянно размышляющему над тем, что есть истина, предоставляется возможность заглянуть в интереснейшее зеркало, обладающее способностью отражать самые невероятные вещи и притом всякий раз по-разному
Додик Арабескович огляделся вокруг и помрачнел. Не знаю, что именно ожидал увидеть он: раскаленные пески Египта или плавящийся асфальт полуденного Баку, а только увидел он самый что ни на есть обыкновенный снег Увы, предчувствие его не обмануло: пейзаж за прошедший час совершенно не изменился к лучшему! Опечаленный старшина с тоской посмотрел на меня и поинтересовался тихо и кротко:
Додик Арабескович огляделся вокруг и помрачнел. Не знаю, что именно ожидал увидеть он: раскаленные пески Египта или плавящийся асфальт полуденного Баку, а только увидел он самый что ни на есть обыкновенный снег Увы, предчувствие его не обмануло: пейзаж за прошедший час совершенно не изменился к лучшему! Опечаленный старшина с тоской посмотрел на меня и поинтересовался тихо и кротко:
Шлангуешь?
Никак нет!.. То есть, наоборот!.. Дело в том, что
На этом месте старшина махнул на меня рукой.
(Язык! О, великий и могучий русский язык, когда-нибудь ты погубишь меня!)
Махнув, рука повисла тяжело, безжизненно. Старшина пригорюнился окончательно и вздохнул.
И чему вас только в этой Москве в институтах учат
В ответ я не менее печально развел руками: о, да! вы совершенно правы! процесс обучения у нас э-э-э еще не налажен! да попросту плох он! особенно в Москве! учат из рук вон! черт, заледенел я тут от собственного невежества, простите мне уж это грубое слово!
Додик Арабескович задумался. В глазах его обозначился вполне гамлетовский вопрос: два наряда вне очереди или впустить? Впустить или два наряда? А может, хотя бы один? А?.. Нет, слишком унылый был у меня вид даже и для одного! Человек мучается, скорбит Осознает!
Заходи! старшина широким жестом пригласил меня в теплую казарму.
В курилке рядом с сортиром отдыхали, сладко попыхивая «Дукатом», три неразлучных «сверчка»: младший сержант сверхсрочной службы Брылькин, сержант сверхсрочной службы мариец Степа и старшина сверхсрочной службы Страстотерпцев. Негнущимися пальцами я размял ароматную «Астру».
такая, понимаешь, толстая загорелая задница посреди кровати! маленький, круглый Страстотерпцев брызгал слюной и размахивал в воздухе руками, слегка при этом подпрыгивая. Ну, тут я ей и вдул! Вдул по самые уши!
Круглолицый Брылькин и вечно улыбающийся мариец Степа слушали уважительно, изредка кивая и поддакивая.
(Помнится, в первые дни своей службы я, тогда еще плохо знакомый с суровыми реалиями солдатской жизни, наивно поинтересовался у Страстотерпцева, что означает это загадочное вдул? «Что значит вдул? Страстотерпцев задумался, подыскивая подходящий синоним, затем доверительно улыбнулся и, подтверждая мои давние и наихудшие опасения по поводу величия и могучести русского языка, выдал радостно и счастливо: Вдул то же самое, что и впердолил!» Более никакие вопросы языкознания мы с ним не обсуждали.)
От тепла и курева голова моя закружилась, и, погружаясь в полудрему, успел подумать я: до чего же скудна жизнь у старшины сверхсрочной службы Страстотерпцева, до чего же она у него тосклива и однообразна!
песок, пронимаешь, море! А посреди песка Страстотерпцев и сам захлебнулся от описываемой красоты, посреди песка: толстая загорелая задница!..
«Вдул»?! спросил зачарованный восхитительной картиной мариец Степа.
И как «вдул»! Эх, братцы ж вы мои, как же я тогда «вдул»! А так я ей тогда «вдул», ребяточки, что никакими такими русскими словами этого не передашь!
И тут сказочная задница обернулась белоснежным бомбромчерт-его-знает-какимстакселем, курилка качнулась и поплыла тяжелым бригом по могучим волнам седого океана к далекому сияющему горизонту А вот уже и не корабль это вовсе, а тихая скромная «букашка», троллейбус «Б», ползущий серым размокшим Садовым «Метро Парк Культуры! голосом дневального Корефуллина объявляет водитель и добавляет неизвестно к чему: Рядовой Штейн! На выход!» И я выхожу, и сразу оказываюсь в заваленном снегом переулке подле какого-то деревянного дома. «Господи! вслух изумляюсь я. Да это ж Хамовники!»
Бога нет!.. доносится до меня злобный скрипучий голос. Оказывается, прямо передо мной образовался неизвестный старик, и стоит этот старик совершенно невежливо ко мне спиной. И весь он такой суконный, посконный и домотканый, веревочкой препоясанный и босой, что я не могу тут же не признать в нем Самого Только вот дух от него идет какой-то нездоровый, что ли? Да ведь чего только в старости не бывает!