Вот у нашего главного сказочника Пушкина сказки как раз вневременные. Он чувствует возможность перехода между мирами и временами и фокусирует события так, что не найдешь привязки к конкретному месту и времени, даже к эпохе. У него в одной сказке искусно переплетаются вещи из различных эпох. Могут свободно появляться и представители из других эпох. «Сказка о мертвой царевне и семи богатырях» прекрасный тому пример.
Дух соперничества, зародившийся, как это написано было не единый раз ранее, в мятежной Атлантиде дух этот заставил мачеху («я ль на свете всех милее»? ) отравить свою падчерицу. То символ: атланты представляют собой «женившегося на другой»: они прилепились к выдуманной сиюминутной идеологии, когда в сердцах их умерла идеология вечная вселенское православие. И вот они отравили дитя умершей (умершей лишь для их собственных умов и сердец) идеологии. Отравили, то есть, вольно или невольно, но оболгали как-то.
Царевна перед тем, как ей быть отравленной попадает в лес (в скифских мифах «лесная страна Гилея» символ первоисточной Руси) и встречает в нем семь богатырей (Семь Душ древнерусское название созвездия Большая Медведица). Такого нет почти ни в каких других сказках: братья-богатыри почитают царевну так именно, как боготворили женщину в Гиперборее. Без ревности и соперничества.
Об этом даже и более подробно что без какого-либо соперничества расписано было в оригинале Пушкина. Да только в его времена существовала цензура (близилась ведь уже недобрая викторианская эпоха), потому в дошедшей до нашего времени версии много вычеркнутого.
Итак, она живет «в заповеданном диком лесу» (как это в песне Владимира Высоцкого), а между тем жених, королевич, разыскивая свою невесту, расспрашивает о ее пути владетельных духов небес и воздуха, как делали это Древние. А с девою между тем уже приключилась беда. Невеста королевича проглотила кусочек отравленного яблока и уснула вечным сном, как бы искупая ошибку Евы. Время остановилось. Ни солнышко не видало ее в этом мире, ни месяц. Где же тот хрустальный гроб, в котором она лежит? Лишь ветер Борей провещевает:
Об этом даже и более подробно что без какого-либо соперничества расписано было в оригинале Пушкина. Да только в его времена существовала цензура (близилась ведь уже недобрая викторианская эпоха), потому в дошедшей до нашего времени версии много вычеркнутого.
Итак, она живет «в заповеданном диком лесу» (как это в песне Владимира Высоцкого), а между тем жених, королевич, разыскивая свою невесту, расспрашивает о ее пути владетельных духов небес и воздуха, как делали это Древние. А с девою между тем уже приключилась беда. Невеста королевича проглотила кусочек отравленного яблока и уснула вечным сном, как бы искупая ошибку Евы. Время остановилось. Ни солнышко не видало ее в этом мире, ни месяц. Где же тот хрустальный гроб, в котором она лежит? Лишь ветер Борей провещевает:
«В той горе, во тьме печальной,
Гроб качается хрустальный
На цепях между столбов.
Не видать ничьих следов
Вкруг того пустого места»
Оно вне времени и пространства, то место
Она проснется только от поцелуя принца.
Мертвая царевна есть, безусловно, одна из тех древних дев. И она есть, точнее, царевна спящая. Это Белая богиня севера, о которой писал, в числе других, Роберт Грейвз. Такой и рисунок на обложке книги его «Белая богиня». Фрагмент молодого и мудрого женского лица, позволяющий видеть сомкнутые во сне веки. Сомкнуты они крепко и, вместе с тем не навечно.[битая ссылка] [1] Глядя на такую картинку невозможно не чувствовать: появится прекрасный принц и поцелует ее и разбудит.
Это королевич Елисей, о котором написал Пушкин. Имя Елисей носил, между прочим, ученик Илии Пророка. Илия Пророк сводивший огонь на землю, вознесшийся в громыхающей колеснице одна из ипостасей Перуна. То есть королевич Елисей русич-громич. Наследник полярного рыцарского ордена гиперборейского Сыны Грома (подробней в книге Лады Виольевой и Дмитрия Логинова «Планетарный миф», 2006).
Все истинные поэты, не только Пушкин и поэт серебряного века Александр Блок, видели: Русь это не что иное, как спящая Гиперборея. И Гиперборея проснется. Как только поцелует ее основатель третьей русской царской династии. У Блока сие пророчество недосказано, но намек на него подается подобающим теме высоким слогом:
«Ты и во сне необычайна,
Твоей одежды не коснусь.
Дремлю и за дремотой тайна,
И в тайне ты почиешь, Русь»
Кормильцев пишет уже не столь трепетно языком, понятным веку сему, но тоже с каким почтением:
«Сонные глаза ждут того, кто войдет и зажжет в них свет.
Утро Полины продолжается сто миллиардов лет.
И все эти годы я слышу, как колышется грудь
И от ее дыханья в окнах запотело стекло.
И мне не жалко того, что так бесконечен мой путь.
В ее хрустальной спальне постоянно, постоянно светло»
Имя Полина выбрано великим русским поэтом Илией Кормильцевым неслучайно. Невеста бога-хранителя гиперборейского города Пола, столицы легендарной Арктиды. Невеста самого Аполлона Гиперборейского!
Кормильцев повторил, между прочим, но повторил много более искусно то, что было спето в свое время еще группой «Воскресенье», посмевшей быть православной во времена победившего на государственном уровне воинствующего атеизма.