За речушкой поднимался длинный отлогий бугор, дальше шла широкая просторная ковыльная степь.
Усталые кони вытащили тарантас на небольшой изволок. Матвей Никитич тронул кучера за плечо и велел остановиться. У Марфина родника виднелся чей-то полевой стан с белой, натянутой на колья палаткой. Около рыдвана с сеном лежала колода, употребляемая для кормления лошадей. На приподнятой оглобле болтался кусок вяленого мяса, над которым кружились вороны. В речку упирался длинный загон свежей пашни. Две пары крупных быков с большими рогами медленно тянули однолемешный плуг. Погонщик, резко щелкая сыромятным кнутом, залихватски свистел и протяжно покрикивал: "Цо-об, айда, по-об!" Беспорядочно навороченные пласты поблескивали на солнце, словно свежевырезанные ремни.
Матвей Никитич предполагал, что в этих заброшенных холмах никого нет и он свободно возьмет пробу, а может, и договорится с горными инспекторами, сыпнет сколько нужно золота, а казачьему обществу выставит ведер пять водки - и землица будет у него в аренде на многие годы... А сейчас все планы начинали рушиться.
Пахари приближались к стану. Погонщик, высокий плечистый парень, в замызганной, измятой, с голубым околышком казачьей фуражке, беспрестанно махал и щелкал кнутом и кричал то на быков, то на кружившихся над станом птиц:
- Кшы-ы! Проклять хищная! Кшы-ы!
Вороны, хрипато каркая, взвивались все выше и продолжали кружиться в безоблачном небе.
"Не к добру каркают, окаянные", - подумал Буянов и перекрестился.
- Трогай, Кирюха, - сказал он кучеру. - Остановись вон около тех кусточков да выпрягай. Уморились кони-то, покормить надо.
- А может, до станицы Шиханской добежим, Матвей Никитич? - возразил Кирилл. - Уж больно здесь место-то голое да неприветное, мы тута с покойником вашим родителем останавливались, будто бы за смертушкой приезжали, аж муторно глядеть на эти буераки...
- Пахари-то тогда были здесь? - спросил Буянов.
- А как же!
- Чего же молчал, дурак? - проговорил Матвей Никитич. Хотел ругнуть кучера, да пришлось сдержаться. - Ничего, Кирюха, место это божеское. Родничок святой великомученицы Марфы. Выпрягай, а я студеной водицы попью и тебе советую. Из этого родничка сам государь император водицу пить изволил. Там вон за бугром и часовенка стоит. Туда, бывает, отец Евдоким приезжает и живет да богу молится, - вылезая из тарантаса, тихим голосом проговорил Матвей Никитич.
- Слыхал про него. Царь его здесь в кустах увидел, когда воду пил. Евдоким, бают, тогда беглым каторжником был, а царь его попом и сделал...
- Тьфу! Глупая твоя башка! Не проспался, что ли, после вчерашнего? возмутился Буянов.
- Да оно есть маненько... Толкуют люди-то, ну и я к слову сболтнул. Опохмелиться бы...
- Эх, образина! Глотни вон из фляжки, да смотри, ежели лишнего, весь кнут об тебя оборву, - пригрозил Матвей Никитич, направляясь к пахарям.
- Ни боже мой, ни боже мой! - обрадованно крикнул вслед хозяину словоохотливый кучер, дивясь неожиданной доброте хозяина.
Пахари, окончив утренний уповод, распрягали скотину. Низкорослый, но широкоплечий казак с рыжей, словно опаленной, бородой, в старых с голубыми лампасами шароварах, взмахивая кнутом, завернул кинувшихся было к роднику быков и погнал их на заросший густым ковылем пригорок. Другой, на голову выше ростом, совсем еще молодой казачина, такой же рыжий и вдобавок еще конопатый, подвел лошадей к стану, привязал к рыдвану и не спеша принялся готовить в колоде месиво.
- Помогай бог, добрые люди! - приветствовал казаков подошедший Матвей Никитич обычными, принятыми в тех местах словами.
- Спасибочки, - ответил конопатый, поливая водой пересохшее, слежавшееся сено.
- Чьи будете, мил человек? Часом, не шиханские? - спросил Буянов, стреляя по сторонам хитрыми раскосыми глазами.
- Оттедова.