Обронил что или камешек приглянулся? засмеялся торговец. Не выковырнешь, пытались уже. Он, похоже на пару локтей в землю уходит, если не больше. Плита, наверное, была могильная когда-то. Или еще какая пакость. Не стоит и корячиться. У камнерезов тебе любую плитку за гроши подберут. А за такого коня и дом из нее построят.
Замолчи, щелкнул пальцами путник, и торговец заткнулся тут же. Остекленел взором, замер, опершись коленями о мешок, уронил внутрь него кубок.
Пяти хватит, еле различимым шелестом пронеслось над ярмарочной площадью или же сам путник прошептал что-то услышанное только им, но странный черный посох поднялся на локоть от мостовой и с едва различимым звоном коснулся черного камня, после чего словно безмолвие окутало и путника, и его жеребца, и ближнего торговца, и мальчишку, замершего у мешка с семечками, и дородную фатачскую хозяйку с корзиной со снедью, и то ли нищего, то ли прощелыгу, с воровским умыслом волочащегося за этой хозяйкой, и широкоплечего седобородого деда с уздечкой в руках и седлом подмышкой, что явно собирался прицениться к черному жеребцу. Окутало и встало едва различимой мутной стеной, поднялось посередине площади невидимой башней, разом отвратив взоры и от черной лошади, и от храмовника, и от торговца семечками, и от всех, кто оказался внутри этой башни, словно не было их на этом месте секунду назад.
Сам не свернись, прошептал храмовник, повторяя только ему слышимые слова, мгновение разглядывал собственные ладони, затем прикоснулся к лицу, подхватил потеки крови под носом и размазал их по скулам.
Не медли, сказал он через секунду, прошептал еще что-то совсем уж неслышное, вытащил из-за пояса короткий нож с черным диском на гарде, прикоснулся к нему губами, приложил его ко лбу, затем потянул к себе лошадь и внезапно ударил ее ножом в горло. Ударил сильно. Так сильно, что кулак его со стиснутой в нем рукоятью ножа почти скрылся в плоти животного, которое захрипело, рванулось было куда-то вверх и в сторону, но тут же замерло и упало на колени, едва не придавив храмовника. Он отшатнулся и посмотрел сначала на руку, со стиснутым в ней ножом, на которой не было и следов крови, а потом на жеребца. Тот истаивал.
Головы у него уже не было. Она словно исчезла в страшной ране, в черном пятне, в которое та обратилась, вывернулась наизнанку в невидимое ничто, и теперь в этом же пятне исчезала и прочая плоть лошади ее лоснящаяся на жаре шкура, могучие плечи, ноги, спина, круп, хвост. И вслед за ними в ней же исчез и торговец семечками, и мальчишка, и хозяйка, и ярмарочный вор, и старик, и исчезло бы как будто все, если бы это черное пятно рана не захлопнулось и не исчезло. Или же не ушло в черным камень.
Храмовник опустился на колени, прикоснулся к камню и тут же отдернул руку, поскольку камень оказался горячим.
Дело сделано, сказал он, поднялся, отряхнул пыль с коленей, щелкнул пальцами, стирая мутную башню, и скрылся в толпе.
В тот же самый день и час, через мгновение или через минуту после совершения странного обряда в центре ярмарочной площади Фатача более чем в двух сотнях лиг на северо-запад у небольшого острога на краю Бейнского леса, что охранял древнюю заброшенную дорогу, пронзающую страшный лес точно посередине, стражник почувствовал холод, облизавший его лицо. Словно в самое полуденное пекло долетел ледяной выдох с дальнего севера и отвесил ему пощечину. В следующее мгновение этот холод пронзил по древней дороге весь Бейнский лес, заставив в ужасе пригнуться и прижаться к затянутым мхом камням пересекающую заброшенный путь свору волков-имни.
На Бейнской заветри, которой заканчивалась заброшенная дорога, холод обрел силу и резким порывом сбил с ног молодого кузнеца, который вздумал возобновить кузницу на месте уже старого пепелища.
Затем холод покрыл рябью плес Курсы под Бейнской заветрью и унесся по северному тракту к Бейну.
На окраине руин великого города он уже напоминал сгусток черного дыма. Через сотню лиг показался бы черным полотнищем. А еще через четыре сотни лиг, в дальнем краю, куда не забредают ни купцы, ни странники, у древних башен Фоскада, укрывающего от незваных гостей благословенную долину маола, был черным всадником.
У начала длинной лестницы, сложенной из белого камня, что поднималась к трем башням, перекрывающим вход в долину, и длинной дороги, петляющей по горному склону вдоль нее, всадник спешился и, сбросив на плечи капюшон черной сутаны, оказавшись тем самым продавцом семечек, стал подниматься по ступеням. Их было пять сотен до главных ворот и двух изваяний причудливых имни с оскаленными пастями, звериными лапами, колючими гребнями и драконьими хвостами, стоявших справа и слева от чеканных створок, но добравшись до самого верха торговец даже не смахнул со лба пот. Между изваяниями, каждое из которых превышало рост человека в два раза, стояли пять стражников, потребовавших у торговца назвать свое имя и показать подорожную, но торговец не произнес в ответ ни слова. Он пошел на них с голыми руками, а когда они обнажили мечи, схватился в рукопашную, отнял меч у одного из них и убил всех, но будучи израненным, не упал, истекая кровью, а обратился в мальчишку, что замер полчаса или час назад у мешка с семечками на рынке Фатача и, окунув руки в кровь, с трудом дотянулся до морд застывших словно перед прыжком изваяний и вымазал им клыки.