Полет
События в жизни Сережи начались в тот памятный, когда он, впервые за много месяцев, увидел у себя в комнате, над кроватью, в которой спал, свою мать в шубе, перчатках и незнакомой шляпе черного бархата. Лицо у нее было встревоженное и тоже не похожее на то, которое он знал всегда. Ее неожиданное появление в этот поздний час он никак не мог себе объяс нить, потому что она уехала почти год тому назад и он успел привыкнуть к ее постоянному отсутствию. И вот теперь она остановилась у его кровати, потом быстро села и сказала шепотом, чтобы он не шумел, что он должен одеться и сейчас же ехать вместе с ней домой.
А папа мне ничего не говорил, только и сказал Сережа. Но она ничего не объяснила ему, повторила несколько раз: Скорее, Сереженька, скорее.
Потом вынесла его на улицу была мутная холодная ночь, где ее ждала высокая женщина в черном, прошла несколько шагов, и за углом они сели в автомобиль, который тотчас же покатился с необыкновенной быстротой по незнакомым улицам. Потом, уже сквозь сон, Сережа увидел поезд, и когда проснулся, то опять оказалось, что он в поезде, но что-то неуловимо изменилось; и тогда мать наконец сказала ему, что теперь он будет жить у нее во Франции, а не у отца в Лондоне, что она купит ему электрический паровоз и множество вагонов разнообразного назначения и что они теперь никогда не расстанутся, а папа иногда будет приезжать в гости.
Эту ночь потом Сережа вспоминал много раз: чужое и нежное лицо матери, быстрый шепот, которым она говорила, тревожную тишину в прохладном отцовском доме в Лондоне и затем путешествие в автомобиле и поезде. Только потом он узнал, что они ехали еще и на пароходе через Ла-Манш, но о пароходе он не сохранил даже самого отдаленного воспоминания, потому что спал глубоким сном и не чувствовал, как его переносили. Ему было в тот год семь лет, и это путешествие было только началом множества других событий. Они много ездили тогда с матерью; потом однажды, под вечер летнего дня, на террасу над морем, где он обедал вдвоем с матерью, неторопливо вошел отец, снял шляпу, поклонился матери, поцеловал Сережу и сказал:
Итак, Ольга Александровна, будем считать нынешний день концом этого романтического эпизода. Он стоял за стулом Сережи, и большая его рука трепала волосы мальчика. Он посмотрел на свою жену и быстро заговорил по-немецки. Сережа ничего не понимал, пока отец не сказал по-русски: Неужели, Оля, тебе это не надоело? И опять, спохватившись, стал говорить по-немецки.
Еще через несколько минут появилась новая понятная фраза на этот раз ее сказала мать:
Милый мой, ты этого никогда не понимал и не способен понять, ты не можешь судить об этом.
Отец кивал головой и насмешливо соглашался. Плескалось море внизу, под террасой, неподвижно обвисала буро-зеленая пальма почти над волнами, сверкала синеватая вода в маленьком заливе, недалеко от узкой дороги. В молчании мать покачивала загоревшей ногой, неподвижно и выжидательно глядя на отца, точно изучая его, хотя он был таким же, как всегда, большим, чистым, широким и приятно гладким.
Противный язык немецкий, сказал он наконец.
Сам по себе?
Он рассмеялся и сказал:
Да, даже независимо от обстоятельств, в которых
Эту ночь потом Сережа вспоминал много раз: чужое и нежное лицо матери, быстрый шепот, которым она говорила, тревожную тишину в прохладном отцовском доме в Лондоне и затем путешествие в автомобиле и поезде. Только потом он узнал, что они ехали еще и на пароходе через Ла-Манш, но о пароходе он не сохранил даже самого отдаленного воспоминания, потому что спал глубоким сном и не чувствовал, как его переносили. Ему было в тот год семь лет, и это путешествие было только началом множества других событий. Они много ездили тогда с матерью; потом однажды, под вечер летнего дня, на террасу над морем, где он обедал вдвоем с матерью, неторопливо вошел отец, снял шляпу, поклонился матери, поцеловал Сережу и сказал:
Итак, Ольга Александровна, будем считать нынешний день концом этого романтического эпизода. Он стоял за стулом Сережи, и большая его рука трепала волосы мальчика. Он посмотрел на свою жену и быстро заговорил по-немецки. Сережа ничего не понимал, пока отец не сказал по-русски: Неужели, Оля, тебе это не надоело? И опять, спохватившись, стал говорить по-немецки.
Еще через несколько минут появилась новая понятная фраза на этот раз ее сказала мать:
Милый мой, ты этого никогда не понимал и не способен понять, ты не можешь судить об этом.
Отец кивал головой и насмешливо соглашался. Плескалось море внизу, под террасой, неподвижно обвисала буро-зеленая пальма почти над волнами, сверкала синеватая вода в маленьком заливе, недалеко от узкой дороги. В молчании мать покачивала загоревшей ногой, неподвижно и выжидательно глядя на отца, точно изучая его, хотя он был таким же, как всегда, большим, чистым, широким и приятно гладким.
Противный язык немецкий, сказал он наконец.
Сам по себе?
Он рассмеялся и сказал:
Да, даже независимо от обстоятельств, в которых
Затем мать послала Сережу к себе.
А папа не уйдет? спросил он и тотчас очутился высоко в воздухе перед гладким отцовским лицом с большими синими глазами.