В ней служат кокаинисты, сумасшедшие, кавалерийские офицеры, жеманные, как кокотки, резко говорил Виталий, неудачные карьеристы и фельдфебели в генеральских чинах.
Ты все всегда ругаешь, заметил я. Александра Павловна говорит, что это твоя profession de foi[27].
Александра Павловна, Александра Павловна, с неожиданным раздражением сказал Виталий. Profession de foi. Какая глупость! Двадцать пять лет, со всех сторон и почти ежедневно, я слышу это бессмысленное возражение: ты все ругаешь. Да ведь я думаю о чем-нибудь или нет? Я тебе излагаю причины неизбежности такого исхода войны, а ты мне отвечаешь: ты все ругаешь. Что ты мужчина или тетя Женя? Я Александру Павловну упрекнул за то, что она все какую-то Лаппо-Нагродскую читает, и она мне тоже сказала, что я все, по обыкновению, ругаю. Нет, не все. Я литературу, слава богу, знаю лучше и больше люблю, чем моя жена. Если я что-нибудь браню, значит, у меня есть для этого причины. Ты пойми, сказал Виталий, поднимая голову, что из всего, что делается в любой области, будь это реформа, реорганизация армии, или попытка ввести новые методы в образование, или живопись, или литература, девять десятых никуда не годится. Так бывает всегда; чем же я виноват, что тетя Женя этого не понимает? Он помолчал с минуту и потом отрывисто спросил: Сколько тебе лет?
Через два месяца будет шестнадцать.
И черт несет тебя воевать?
Да.
А почему, собственно, ты идешь на войну? вдруг удивился Виталий.
Я не знал, что ему ответить, замялся и наконец неуверенно сказал:
Я думаю, что это все-таки мой долг.
Я считал тебя умнее, разочарованно произнес Виталий. Если бы твой отец был жив, он не обрадовался бы твоим словам.
Почему?
Послушай, мой милый мальчик, сказал Виталий с неожиданной мягкостью. Постарайся разобраться. Воюют две стороны: красная и белая. Белые пытаются вернуть Россию в то историческое состояние, из которого она только что вышла. Красные ввергают ее в такой хаос, в котором она не была со времен царя Алексея Михайловича.
Конец Смутного времени, пробормотал я.
Да, конец Смутного времени. Вот тебе и пригодилась гимназия.
И Виталий принялся излагать мне свой взгляд на тогдашние события. Он говорил, что социальные категории эти слова показались мне неожиданными, я все не мог забыть, что Виталий офицер драгунского полка, подобны феноменам, подчиненным законам какой-то нематериальной биологии, и что такое положение если и не всегда непогрешимо, то часто оказывается приложимым к различным социальным явлениям.
Они рождаются, растут и умирают, говорил Виталий, и даже не умирают, а отмирают, как отмирают кораллы. Помнишь ли ты, как образуются коралловые острова?
Помню, сказал я. Я помню, как они возникают; и, кроме того, я сейчас вспоминаю их красные изгибы, окруженные белой пеной моря, это очень красиво; я видел такой рисунок в одной из книг моего отца.
Процесс такого же порядка происходит в истории, продолжал Виталий. Одно отмирает, другое зарождается. Так вот, грубо говоря, белые представляют собой нечто вроде отмирающих кораллов, на трупах которых вырастают новые образования. Красные это те, что растут.
Хорошо, допустим, что это так, сказал я; глаза Виталия вновь приняли обычное насмешливое выражение, но не кажется ли тебе, что правда на стороне белых?
Правда? Какая? В том смысле, что они правы, стараясь захватить власть?
Хотя бы, сказал я, хотя думал совсем другое.
Да, конечно. Но красные тоже правы, и зеленые тоже, а если бы были еще оранжевые и фиолетовые, то и те были бы в равной степени правы.
И кроме того, фронт уже у Орла, а войска Колчака подходят к Волге.
Это ничего не значит. Если ты останешься жив после того, как кончится вся эта резня, ты прочтешь в специальных книгах подробное изложение героического поражения белых и позорно-случайной победы красных, если книга будет написана ученым, сочувствующим белым, и героической победы трудовой армии над наемниками буржуазии, если автор будет на стороне красных.
Да, конечно. Но красные тоже правы, и зеленые тоже, а если бы были еще оранжевые и фиолетовые, то и те были бы в равной степени правы.
И кроме того, фронт уже у Орла, а войска Колчака подходят к Волге.
Это ничего не значит. Если ты останешься жив после того, как кончится вся эта резня, ты прочтешь в специальных книгах подробное изложение героического поражения белых и позорно-случайной победы красных, если книга будет написана ученым, сочувствующим белым, и героической победы трудовой армии над наемниками буржуазии, если автор будет на стороне красных.
Я ответил, что все-таки пойду воевать за белых, так как они побеждаемые.
Это гимназический сентиментализм, терпеливо сказал Виталий. Ну хорошо, я скажу тебе то, что думаю. Не то, что можно вывести из анализа сил, направляющих нынешние события, а мое собственное убеждение. Не забывай, что я офицер и консерватор в известном смысле и, помимо всего, человек с почти феодальными представлениями о чести и праве.
Что же ты думаешь?
Он вздохнул:
Правда на стороне красных.
Вечером он предложил мне пойти вместе с ним в парк. Мы шагали по красным аллеям, мимо светлой маленькой речонки, вдоль игрушечных гротов, под высокими старыми деревьями. Становилось темно, речка всхлипывала и журчала; и этот тихий шум слит теперь для меня с воспоминанием о медленной ходьбе по песку, об огоньках ресторана, который был виден издалека, и о том, что, когда я опускал голову, я замечал свои белые летние брюки и высокие сапоги Виталия. Виталий был более разговорчив, чем обыкновенно, и в его голосе я не слышал обычной иронии. Он говорил серьезно и просто.