Утром следующего дня я опять пришел на площадку, чтобы принимать солнечную ванну, и лежал на песке, закинув руки за голову и глядя в небо. Ветер шевелил складку на моем купальном трико, которое было мне чуть-чуть просторнее, чем следовало бы. Площадка была пуста, только в тени сада, прилегающего к соседнему дому, Гриша Воробьев, студент и гимнаст, читал роман Марка Криницкого. Через полчаса молчания он спросил меня:
Читал ты Криницкого?
Нет, не читал.
Это хорошо, что не читал. И Гриша опять замолчал.
Я закрыл глаза и увидел оранжевую мглу, пересеченную зелеными молниями. Должно быть, я проспал несколько минут, потому что ничего не слышал. Вдруг я почувствовал холодную мягкую руку, коснувшуюся моего плеча. Чистый женский голос сказал надо мной:
Товарищ гимнаст, не спите, пожалуйста.
Я открыл глаза и увидел Клэр, имени которой я тогда не знал.
Я не сплю, ответил я.
Вы меня знаете? продолжала Клэр.
Нет, вчера вечером я увидел вас в первый раз. Как ваше имя?
Клэр.
А, вы француженка, сказал я, обрадовавшись неизвестно почему. Садитесь, пожалуйста; только здесь песок.
Я вижу, сказала Клэр. А вы, кажется, усиленно занимаетесь гимнастикой и даже ходите по брусьям на руках. Это очень смешно.
Это я в корпусе научился.
Она помолчала минуту. У нее были длинные розовые ногти, очень белые руки, литое, твердое тело и длинные ноги с высокими коленями.
У вас, кажется, есть площадка для тенниса? Голос ее содержал в себе секрет мгновенного очарования, потому что он всегда казался уже знакомым; мне и казалось, что я его где-то уже слыхал и успел забыть и вспомнить. Я хочу играть в теннис, говорил этот голос, и записаться в гимнастическое общество. Развлекайте меня, пожалуйста, вы очень нелюбезны.
Как же вас развлекать?
Покажите мне, как вы делаете гимнастику.
Я ухватился руками за горячий турник, показал все, что умел, потом перевернулся в воздухе и опять сел на песок.
Клэр посмотрела на меня, держа руку над глазами; солнце светило очень ярко.
Очень хорошо; только вы когда-нибудь сломаете себе голову. А в теннис вы не играете?
Нет.
Вы очень односложно отвечаете, заметила Клэр. Видно, что вы не привыкли разговаривать с женщинами.
С женщинами? удивился я; мне никогда не приходила в голову мысль, что с женщинами нужно как-то особенно разговаривать. С ними следовало быть еще более вежливыми, но больше ничего. Но вы ведь не женщина, вы барышня.
А вы знаете разницу между женщиной и барышней? спросила Клэр и засмеялась.
Знаю.
Кто же вам объяснил? Тетя?
Нет, я это знаю сам.
По опыту? сказала Клэр и опять рассмеялась.
Нет, сказал я, краснея.
Боже мой, он покраснел! закричала Клэр и захлопала в ладоши; и от этого шума проснулся Гриша, мирно заснувший над Марком Криницким. Он кашлянул и встал: лицо его было помято, зеленая полоса от травы пересекала его щеку.
Кто этот красивый и сравнительно молодой человек?
К вашим услугам, сказал Гриша низким голосом, еще не вполне чистым, еще звучавшим из сна. Григорий Воробьев.
Вы это говорите так гордо, как будто бы вы сказали Лев Толстой.
Товарищ председателя этой симпатичной организации, объяснил Гриша, и студент третьего курса юридического факультета.
Ты забыл прибавить: и читатель Марка Криницкого, сказал я.
Не обращайте внимания, сказал Гриша, обращаясь к Клэр. Этот юноша чрезвычайно молод.
Я переходил тогда из пятого класса в шестой; Клэр кончила гимназию. Она не была постоянной обитательницей нашего города; ее отец, коммерсант, временно проживал на Украине. Они все, то есть отец и мать Клэр и ее старшая сестра, занимали целый этаж большой гостиницы и жили отдельно друг от друга. Матери Клэр никогда не бывало дома; сестра Клэр, ученица консерватории, играла на пианино и гуляла по городу, куда ее всегда сопровождал студент Юрочка, носивший за ней папку с нотами. Вся жизнь ее заключалась только в этих двух занятиях прогулках и игре; и за пианино она быстро говорила, не переставая играть: «Боже мой, и подумать, что я сегодня еще не выходила из дому!», а гуляя, вдруг вспоминала о том, что плохо разучила какое-то упражнение; и Юрочка, неизменно при ней находившийся, только деликатно кашлял и перекладывал папку с нотами из одной руки в другую. Это была странная семья. Глава семейства, седой человек, всегда тщательно одетый, казалось, игнорировал существование гостиницы, в которой жил. Он ездил то в город, то за город на своем желтом автомобиле, бывал каждый вечер в театре, или в ресторане, или в кабаре, и многие его знакомые даже не подозревали, что он воспитывает двух дочерей и заботится о своей жене, их матери. С ней он встречался изредка в театре и очень любезно ей кланялся, а она с такой же любезностью, которая, однако, казалась более подчеркнутой и даже несколько насмешливой, отвечала ему.
А вы знаете разницу между женщиной и барышней? спросила Клэр и засмеялась.
Знаю.
Кто же вам объяснил? Тетя?
Нет, я это знаю сам.
По опыту? сказала Клэр и опять рассмеялась.
Нет, сказал я, краснея.
Боже мой, он покраснел! закричала Клэр и захлопала в ладоши; и от этого шума проснулся Гриша, мирно заснувший над Марком Криницким. Он кашлянул и встал: лицо его было помято, зеленая полоса от травы пересекала его щеку.